Мосгорсуд утвердил приговор Михаилу Ходорковскому и Платону Лебедеву, снизив срок с 14 до 13 лет. О странностях российского правосудия размышляет заместитель главного редактора "Власти" Вероника Куцылло.
24 мая в уютном скверике перед Мосгорсудом неподалеку от одной из скамеек лежала крыса. Обыкновенная серая московская крыса, с четырьмя лапками, с хвостом, но без головы. Обойдя несчастную по дуге, я задумалась. Ведь она не зря здесь лежала. Может, кто-то ее принес. А может, сама пришла на свою погибель, и кто-то уже здесь откусил ей голову. И вот лежит она теперь, символизируя то ли посетителя, пришедшего в суд за справедливостью, то ли, наоборот, Фемиду, доведшую свою незрячесть до абсолюта.
"Вообще-то он мужик хороший,— сказал мне знакомый репортер про судью Владимира Усова, главу кассационной коллегии по делу Ходорковского и Лебедева.— Он, когда обычную уголовку судит, всегда пытается разобраться, вникнуть".
"Он человек-то неплохой,— сказала мне одна из адвокатов Ходорковского.— Он Пичугину хороший приговор вынес: 24 года".
На изумленный взгляд она ответила: "Там было по первому делу 20 и по второму 21, прокурор просил пожизненное, а Усов пожалел, дал путем сложения всего 24. Потом этот приговор отменили, и другой судья дал пожизненное".
Наверное, я никогда не пойму российское правосудие. 15 лет назад я была в Мосгорсуде на кассации по моему делу о прописке. Я помню лица тех судей — утомленных жизнью крашеных блондинок. Помню, как им было неприятно тратить свое время непонятно на что, как они покрикивали на адвоката, пытавшегося говорить про Конституцию, как по-дружески болтали с прокурором. И как потом, уже после решения Конституционного суда, не меняясь в лице, удовлетворили мою жалобу. Я помню главное ощущение: им было неинтересно. Ненависти они никакой ни к кому не испытывали, просто московский закон и московский мэр для них были выше Конституции — до тех пор пока КС не объяснил им публично ошибочность такого взгляда на право.
24 мая все это живо мне припомнилось. Нельзя сказать, что за 15 лет в российском правосудии ничего не изменилось. Здание Мосгорсуда, например, новое. Но судье Усову и двум его коллегам было так же скучно. Нет, они не зевали и не прикрывали глаз, они внимательно смотрели на всех выступавших, но без какого-либо интереса, который, как мне кажется, иногда появлялся даже у судьи Данилкина.
Судья Усов оживлялся только тогда, когда обвиняемые или защитники выходили, на его взгляд, за рамки добропорядочного, спокойного заседания. Например, говорит Ходорковский: "Я подписал заявление о преступлении не потому, что имею что-то лично против господина Данилкина. Он обычный человек — в меру приличный, но неспособный держать удар системы. Преступна в первую очередь система, заставляющая человека так поступать и подписать такой приговор". А судья Усов просит: "Ближе к делу". И так раз пять за не очень долгую речь подсудимого. И только после возражения адвоката Юрия Шмидта судья позволяет Ходорковскому без остановки сказать вполне себе существенное: "Исправить этот приговор нельзя. Косметика будет выглядеть глупо. Значит, либо отменяйте и прекращайте этот позор, либо присоединяйтесь к преступникам, плюющим на закон".
Изредка меняя ладонь под подбородком, судья смиренно выслушивал все замечания об экономической несуразности приговора, но, как только речь заходила о его политических причинах, прерывал выступавших как-то даже укоризненно. Мол, ну зачем вы об этом, это же не нужно, мы же все здесь все понимаем, давайте по кассации... "Пафос нам не нужен, нам нужна истина" — эти слова судьи не могли не вызвать смеха в зале. И похоже, он искренне удивился, услышав, что в одной из кассационных жалоб, которые судьи вроде бы должны были внимательно изучить, есть и политический раздел. В какой-то момент судья даже честно сказал, прерывая в очередной раз Юрия Шмидта: "Ваше выступление нас не радует..."
Фееричное умозаключение прокурора Валерия Лахтина (раз Греф и Христенко признали цены на нефть в Роттердаме рыночными, а "другого рынка для России не было", значит, и внутри России нефть должна была покупаться по этим ценам — это, собственно, суть обвинения), напротив, отрицательных эмоций у судей не вызвало. Как, впрочем, и вполне политическое заявление прокурора Гульчехры Ибрагимовой: "Попытки защитников увязать ответы руководителей страны с вопросами журналистов и представить это как давление на суд несостоятельны, поскольку высокопоставленные должностные лица Российской Федерации не давали оценки предъявленному Ходорковскому обвинению и не анализировали собранные по настоящему делу доказательства". И чем тогда считать слова Владимира Путина, сказанные за 11 дней до вынесения приговора Хамовническим судом: "Я так же, как известный персонаж Владимира Высоцкого, считаю, что вор должен сидеть в тюрьме. А в соответствии с решением суда Ходоровскому вменяется в вину хищение, хищение достаточно солидное"?
Возможно, Усов — человек-то хороший, как и Данилкин. Вот год же скостил. Но, покидая заседание, я все-таки склонялась к тому, что та крыса без головы во дворе — она про Фемиду. Потому что посетитель суда, может, еще и выживет, а правосудие уже не смогло.