Прошло много лет с тех пор, как Театр на Таганке единолично правил умами советской интеллигенции. Но по-прежнему каждая премьера Юрия Любимова — событие. "Хроники" Шекспира, которые театр показал в воскресенье, не исключение. Тем более что задумывались они еще в золотые таганковские годы. Перед премьерой корреспондент "Власти" Роман Должанский встретился с Юрием Любимовым.
— Сколько лет замыслу "Хроник"?
— Много. Еще был жив наш крупнейший шекспировед Аникст Александр Абрамович. Я консультировался с ним, а потом начальники мне заявили — они нанимали своих шекспироведов, была целая переписка,— что им надоели мои композиции и что надо ставить нормальные, спокойные пьесы. Я тогда написал заявление: прошу разрешить мне поставить нормальную пьесу, "Гамлет" Шекспира.
— Разрешили, значит.
— Да. Хотя им и эта пьеса не нравилась. Какие-то там "быть или не быть", все эти рассуждения подозрительные...
— Кто-то недавно сказал, что Россия сейчас живет в эпоху шекспировских хроник.
— А человечество вообще время от времени возвращается в эту эпоху. Возьмите историю любого государства, они довольно похожи. Все мы хроники. Но должны выздоравливать.
Наш стиль — злость. У нас стараются выискать какую-нибудь болячку, ее расковырять, выставить на всеобщее обозрение. И никто не разбирается по существу. Власти ругаются друг с другом и ушаты грязи друг на друга льют. Пушкин вот говорил: "Народ безмолвствует". Народ теперь как раз кричит.
— А как вы вообще относитесь к понятию "народ"?
— Главное, чтобы власть не считала его стадом, а себя — крепким пастухом с бичом, который гонит людей то в одну сторону, то в другую. Вот это я как-то не люблю. Если бы власть поставила задачу в течение трех или четырех лет — "пятилетка" звучит уж слишком одиозно — повысить реальные доходы, то потом можно было бы проверить работу властей. Они же не могут не понимать, что половине населения сегодня на зарплату просто не прожить.
— Вы несколько раз показали спектакль зрителям, не дожидаясь премьеры. Вы пытаетесь привить к театральному лексикону заморское слово "превью", то есть предпоказ?
— Этому я научился в Англии, на родине Шекспира. Такая практика на пользу всем. Такие превью устраивают для публики, для любителей театра и для того, чтобы артисты увереннее себя почувствовали. Не только в театре, кстати. Чаплин делал то же самое, проверял черновые наброски кино, как он сам говорил, "на собаках", выяснял, где промахнулся, и потом все перемонтировал в зависимости от реакции.
— Многие режиссеры у нас поступают наоборот — как можно дольше скрывают спектакль от критиков и друзей.
— Зря. Это нелогично. Спектакль же делается для зрителей, зачем же его скрывать? К тому же превью могут посетить люди, у которых нет денег на билеты. У нас таких немало. И вообще, это продолжение традиций московского художественного общедоступного театра.
— Вы сегодня рассчитываете на тех зрителей, которые ходили сюда всю жизнь, или на тех, кто только недавно пришел в театр и старую Таганку не застал?
— Я об этом не думаю. Зритель очень меняется. Есть в зале молодежь, которая вообще ничего об этом театре не знала. Световой занавес появился — они хлопают, как будто пришли в цирк и смотрят фокусы. Может быть, со временем здесь опять образуется своя публика — как когда-то. Но тогда этот театр был одинок, и к нему стремились те, кто искал какого-то выхода из жизни в лагере, который назывался СССР. Театр им помогал.
— Театр вообще по устройству похож на государство?
— Это модель государства. Здесь есть своя элита, артисты, есть цеха, есть секретариат и так далее.
— Но это ведь государство недемократическое?
— Нет-нет. Демократия и театр — две вещи несовместные.
— Получается, что театр, который боролся за приход демократии, сам живет по недемократическим правилам?
— А он и не боролся за приход демократии. Театр в моем лице — поскольку это театр авторский, и я не знаю, почему у нас считается зазорным говорить, что театр авторский,— так вот, я просто старался создать театр других форм, не форм социалистического реализма. Думаю, что я делал это с успехом. Нужно было связать эпоху расцвета нашего театрального искусства, которое ценили во всем мире, и время упадка, когда все были кастрированы соцреализмом. Я боролся не с властью, а за свои формы выразительности. И за своих артистов, которые должны обладать особой техникой, умением разговаривать со зрительным залом, способностью к синтезу.
Артисты не всегда умеют с собой управляться, не всегда могут выполнить тот рисунок, который им задан режиссурой. У нас вообще нет понимания своего места. Актер — это исполнительская профессия. И он должен это понимать. Есть прекрасные, даже великие исполнители. Но они должны выполнять то задание, которое им дают режиссеры. Конечно, режиссер, в свою очередь, должен уметь их убедить, что предложенный путь максимально выигрышен.
— Сейчас крупные актеры любят поговорить о том, что век режиссуры кончается и возвращается актерский театр.
— Сейчас вообще много идиотства. Как можно в наше время, в эпоху клипового мышления, такое говорить! Это говорят провинциальные люди, которые хотят догонять Бродвей и Голливуд. А мы совсем другие, нам это несвойственно. И я готов снова это всем показать.
— Сегодня? На премьере?
— Хорошая премьера дает театру большой импульс. А неудача подрезает крылья.
— Вы и сейчас волнуетесь перед премьерой?
— Дело же не в этом! Волнение бывает разного свойства. Должен быть подъем, а не нервная дрожь. Представляете себе певицу, которая зарыдала от волнения и не смогла петь от избытка чувств? Это же ужас!
— Но вот и эта премьера пройдет. А что дальше? Говорят, у вас на очереди "Евгений Онегин"...
— Вот было этим летом 200 лет со дня рождения Александра Сергеича. После такого юбилея только икота, отрыжка. Мне как раз хочется сделать "Евгения Онегина" с той иронической интонацией, с которой, по-моему, Александр Сергеич и писал. Есть над чем посмеяться, в том числе и над той пошлостью и глупостью, с которой мы отметили его юбилей. Когда все это схлынуло, в самый раз сделать такой спектакль.
— Вам присуждена национальная театральная премия "Золотая маска" в номинации "за честь и достоинство". Вы чувствуете себя патриархом?
— Я вспоминаю, как покойный мой друг Николай Робертович Эрдман говорил в последние годы, что его встречают чуть ли не возгласами "Как! Вы еще живы!". Он воспринимался как нечто давнее, еще с Мейерхольдом связанное... По возрасту, конечно, я вроде мамонта, разные повидал времена.
— "Хроники" — спектакль о властителях и о смене власти. Какие у вас сегодня отношения с властью?
— Я стараюсь о ней не думать. Я старый поклонник Булгакова, как вы знаете, а он говорил: "Каждое ведомство должно заниматься своим делом". Вот я и стараюсь заниматься своим делом. Если чиновники мне очень мешают, я ругаюсь. Если меньше мешают, я уже доволен.
— Вы были на заседании инициативной группы, которая выдвигала Путина кандидатом в президенты...
— Мне позвонили и спросили: "Вы можете приехать?" Я говорю: "Могу". Но он же в любом случае председатель правительства, и если его аппарат просит приехать, то как-то невежливо отказаться. Тем более что они просили к десяти утра, а у меня репетиция с двенадцати. Я приехал, посидел там час и потом уехал на репетицию. Не вижу в этом ничего особенного. Меня на днях приглашал Горбачев, они там создают социал-демократическую партию. Я и туда поехал: мне интересно, какие там люди. Как режиссеру, мне вообще интересно наблюдать за людьми. Тем более что я ставлю "Хроники".
"Я просто старался создать театр других форм, не форм социалистического реализма. Думаю, что я делал это с успехом."
"Я боролся не с властью, а за свои формы выразительности"