"Мы направились в гостиницу "Париж", где я от Вас заболел"

85 лет назад, в 1926 году, советская пресса вслед за "Правдой" с невероятной силой обрушилась на престарелого слесаря Якова Вайнера. Как выяснил обозреватель "Власти" Евгений Жирнов, вся вина Вайнера заключалась в том, что он знал много лишнего о жизни выдающихся революционеров.

"Я умел гримом работать, точно умом"

Чтение советских газет перед обедом, как известно, приносило неизмеримый вред пищеварению и общему состоянию здоровья. Однако это занятие давало и немало пищи для раздумий о странностях советской власти. 18 декабря 1925 года читатели главной газеты СССР "Правды", взяв ее в руки, наверняка удивились и задумались. Значительное место в газете занимала статья известного большевистского пропагандиста, а по совместительству и блюстителя чистоты партийных рядов — секретаря Партколлегии Центральной контрольной комиссии ВКП(б) Емельяна Ярославского. Называлась она "Вайнер — не народоволец, Вайнер — не коммунист".

Славу основателям и видным членам партии "Народная воля", созданной в 1879 году, принесли многочисленные теракты, в ходе самого знаменитого из которых 1 марта 1881 года был убит император Александр II. И именно из-за огромного опыта подпольной работы и неимоверного упорства при подготовке и проведении терактов доживших до советских времен народовольцев уважали и опасались большевики. Так что причиной появления статьи могло быть то, что кто-то из революционных стариков-разбойников вдруг решил тряхнуть стариной.

Правдоподобно выглядела и другая гипотеза. В том же 1925 году прошел процесс над бывшим членом партии "Народная воля" Иваном Окладским, который в 1881 году предал товарищей и стал секретным сотрудником полиции. Поэтому от серьезного вида правдинской публикации могло возникнуть ощущение, что партия и ее карательные органы разоблачили нового провокатора.

Однако в статье Ярославского речь шла о слесаре Якове Вайнере, имя которого не говорило подавляющему большинству читателей ровным счетом ничего. А обвинялся он прежде всего в том, что никогда не был членом "Народной воли". Причем самое примечательное заключалось в том, что Ярославский полемизировал в статье с некими (также неизвестными читателю) рассказами Вайнера, отдельные эпизоды которых или упоминались вскользь, или не приводились вовсе. Но если суммировать эти краткие упоминания, получалось, что Вайнер был не профессиональным революционером, а одним из множества участников революционного процесса. Типичнейшим "попутчиком". Из-за этого громкая публикация в "Правде" выглядела еще более странно, и в истории стоило разобраться.

Как следовало из его обнаруженных в архиве документов, Яков Исаакович Вайнер родился в 1843 году. Волею судеб он попал на службу в мастерские Императорского Новороссийского университета в Одессе в то же самое время, когда в числе студентов университета состояли будущие активнейшие деятели "Народной воли" Андрей Желябов и Михаил Тригони. О встрече и знакомстве с ними сам Вайнер в своей не слишком грамотно написанной автобиографии рассказывал следующее:

"Я был неграмотный. В учение я поступил с 12 лет, по профессии слесарь-механик. Жалование начал получать с 18 лет. До 25 лет работал в мастерской, а потом поступил в Новороссийский Университет для обслуживания по своей специальности. В 67-68-69, не помню года, поступили в университет молодые студенты Андрей Иванович Желябов и Тригони, и я с ними познакомился".

Ни о какой революционной работе речь поначалу не заходила. Вайнер увлекался модным тогда электричеством и пытался создать аналог нынешних батареек — сухой элемент. А его опытами заинтересовался студент Желябов.

"К тому же времени,— вспоминал Вайнер,— относятся мои опыты с сухими элементами, и в этом мне помог Желябов (он был химиком, и с его помощью мне удалось изобрести сухой элемент, который я представил в 1887 г. 6 декабря в Новороссийский университет профессору Николаю Александровичу Умову). Он дал хороший отзыв, и мое изобретение хранится и теперь в музее университета. Один элемент я отослал на выставку в Марсель и в знак его действительной ценности получил почетный крест... Т.т. Желябов и Тригони посещали университет по 71 или 72, не помню год. В этом году произошел большой скандал с профессором Богишичем. Профессор Богишич грубо издевался над студентами, ему мстили. Раз, когда он проходил по коридору близ уборной, то Желябов и впереди молодой студент втолкнули его в уборную и заперли на ключ, ключ выбросили во двор, а мне тов. Желябов велел уходить. Они открыли газы и впустили газы в уборную. Все студенты подняли свист. Пока привели слесаря из города, Богишич чуть не задохнулся от газа".

После инцидента с Богишичем из университета выгнали не только Желябова, но и Вайнера:

"Меня в этот же вечер уволили со службы, а Желябова и Белкина исключили из университета и отправили на родину административным порядком. После этой истории и удаления меня со службы я открыл маленькую мастерскую и начал работать. После высылки Желябов вернулся обратно в Одессу и у меня жил без прописки несколько месяцев, а потом уехал в Севастополь".

На этом знакомство Вайнера с революционерами могло бы и завершиться. Однако у него появилась репутация надежного человека, и к нему обратился за помощью революционер-подпольщик Иван Ковальский, который в 1876 году организовывал в Одессе тайную типографию.

"Ко мне,— писал Вайнер,— зашел как-то раз тов. Ковальский и принес мне вал печатного станка для исправления. Тут я с ним познакомился. По его приглашению я согласился работать в партии "Земля и Воля" и проработал по 78 год. Разъезжал по селам, деревням и городам с прокламациями. Днем как бродячий слесарь, а по ночам клеил прокламации с надписями на малороссийском, немецком и др. языках".

В ходе этой работы, как писал Вайнер, произошло его первое задержание:

"Когда я работал с Ковальским в "Земле и Воле", меня поймали в Тульчине, когда я приклеивал прокламации перед Советом. Передали меня двум жандармам. По дороге я попросился в уборную — я видел недалеко городскую уборную. Жандармы мне разрешили войти в уборную. В уборной жандармы один в один проход, другой в другой. Я зашел в мой номер. У меня за пазухой были грим, борода, усы, баки. Я приклеил усы, баки, одел черные очки, взял складную папку и уложил в нее прокламации, к фуражке прицепил кокарду, словом, вышел чиновник. Я грим скоро кончил, а жандармы добывали огня для своих трубок для закуривания. Когда я вышел из уборной, они добывали огонь. Я прошел мимо них, мне отдали честь, и я улизнул, сел в коляску и удрал. Я умел гримом работать точно умом".

"Я приклеил усы, баки, одел черные очки, к фуражке прицепил кокарду, словом, вышел чиновник. Я прошел мимо жандармов, мне отдали честь, и я улизнул"

"Я перенес большие пытки"

Когда в 1878 году Ковальского арестовали, судили и приговорили к расстрелу, Вайнер вновь оказался на обочине революционного процесса. До тех пор пока случайно не встретился в Севастополе с Желябовым и не сообщил ему свой адрес в Одессе.

"В 1880 году,— писал Вайнер,— в ноябре месяце, не помню точно какого числа, я получил письмо от Желябова через товарища, в котором он просил меня приезжать в Питер и привезти с собой элементов. Я не замедлил и приготовил 80 штук незаряженных элементов, прибыл в Питер 5 декабря. Оставив вещи на вокзале, я отправился по адресу Троицкий пер., дом 25 или 27, не помню точно, квартира против ворот на 5-ом или 6-ом этаже. Я приехал утром. Помню, девочку звать Николаева, т. е. Гельфман".

На следующий день после приезда Вайнер узнал о том, для чего его вызвали:

"Утром Николаева прислала девочку Манюшу позвать Желябова, и Желябов отвез меня на вокзал и отправился на дачу в Лигово. Там я приступил к работе и стал заряжать свои элементы. Предполагалось, что этими элементами удастся взорвать Зимний Дворец. На другой день Желябов и Кибальчич приехали в Лигово и вручили мне паспорт под фамилией Антон Огнев. В Лигово я жил как бродячий слесарь: днем я ходил по дачам, чинил замки, кастрюли и пр.".

Интересная деталь: народовольцы использовали для поручений девочку Маню, которая выполняла просьбы Желябова, Софьи Перовской и Геси Гельфман. Хотя все они, конечно, прекрасно понимали, что ждет Маню и ее семью в случае разоблачения. Вайнер упомянул и о возрасте девочки:

"Когда я ночевал у Гельфман, там была на посылке пакетов у Геси Гельфман девочка Маня, лет 9-10. Помню хорошо, что мать этой девочки была кухаркой, фамилия Колпакова".

Вспоминая о прошлом, Вайнер не скрывал, что работа на революцию приносила ему и кое-какой доход, поскольку свои сухие элементы он готовил не только для Желябова:

"Раз ко мне приехал Желябов с 3-мя офицерами во флотской артиллерийской форме. Они забрали у меня приготовленные мною 13 элементов, но я не знал, куда их увезли. 18 шт. элементов я продал фирме "Фейтень", 24 шт. купил у меня Вин. Тер. Алотер. Остальные элементы забрали офицеры".

Параллельно шла и личная жизнь. Отношения Вайнера с Гесей Гельфман вскоре переросли в глубоко романтические. Приезжая из Лигово в столицу, он встречался с ней в квартире на Тележной улице, в доме N 5.

Вайнер, по его словам, не только не собирался участвовать в готовящемся покушении на Александра II, но и ничего не знал о нем до конца зимы 1881 года, когда арестовали Желябова:

"28 февраля приехала ко мне Перовская и сообщила грустную вещь, что Андрюшу и Тригони арестовали, она забрала у меня некоторые предметы и банку со ртутью и спросила, буду ли я завтра в Питере, возле Екатерининского канала. Я обещал быть. На другой день, т. е. 1-го марта, я замаскировался трубочистом и отправился в Питер. Я не должен был участвовать в убийстве Александра II и имел с собой бомбы. В 1 час дня я прибыл. На мосту были т.т. Рысаков, Гриневицкий, Емельянов и Перовская. Тимофея Михайлова не было. В убийстве Александра II я не участвовал. В 1 или же в 2, не помню, прискакали юнкера-телохранители, впереди сани с полицмейстером, и тут же экипаж с Александром. Рысаков неудачно бросил снаряд и поранил мальчика и кучера. Рысаков был схвачен проходящими рабочими. Александр вышел из экипажа, снял фуражку, перекрестился и сказал: "Слава Богу, я невредим". Рысаков крикнул: "Еще слава ли Богу". В этот момент Гриневицкий, сделав несколько шагов вперед, бросил снаряд. Гриневицкий и Александр упали ранеными. Я видел все происходившее и для отвода глаз стал креститься и потихоньку выбираться из толпы. Тут появились шпики, жандармы, городовые. Один толстопузый городовой крикнул мне: "Мальчик-трубочист, уходи". Я ответил, что от испуга бежать не могу. У меня были снаряды, я спустился в канаву, закопал их в землю и давай Бог ноги".

Ноги, как описывал Вайнер, унесли его далеко:

"Добрался я до Лигово, переоделся, вымылся, к шапке прицепил значок железнодорожника, взял кирку, лопату на плечи и ушел до Балтийской ж. д., сел на извозчика до Николаевской ж. д. с пересадкой и добрался до Екатеринослава, Ростова. В Ростове был убит мой отец в погроме (он был мелкий торговец) в 72 г., и я приехал осмотреть его могилу и поставить ему памятник. В Ростове я остановился и поступил монтером в реальное училище и познакомился с т. Станкевичем, начал вести подпольную работу на прокламациях. Был пойман и отправлен в тюрьму. Я перенес большие пытки: у меня выбили зубы. Благодаря т.т. Станкевича и Андреева, меня спасли от смерти. Андреев служил в тюрьме надзирателем, и я бежал, переодетый рассыльным. Тов. Андреев был родственник Станкевичу".

После этого ареста Яков Вайнер на долгие годы забыл о революции:

"Из тюрьмы бежал в Севастополь и женился в Севастополе. Потом я выехал в Одессу и открыл там мастерскую и начал работать. В 1887 г. представил мною изобретенный сухой элемент в Одесский Новороссийский университет профессору Умову Н. А. для усовершенствования его качества. О хорошем качестве моего элемента я получил документ и немедленно выехал в Тифлис, где открыл мастерскую".

Трюк с получением документов на сухие элементы, конечно же, не украшал биографию Вайнера. Ведь делал он его вместе с Желябовым, а после казни соавтора присвоил себе все авторские права. Но как бы то ни было, он почти двадцать лет жил в Тифлисе и вел размеренную жизнь мастерового. Возврат к прежним революционным занятиям случился только во время первой русской революции, когда Вайнер, по его словам, принял участие в покушении на начальника штаба Кавказского военного округа Федора Грязнова.

"В 1906 г. 16 января... я был на разведке замаскирован трубочистом. Снаряд должен был бросить Пруидзе. Но Мате Пруидзе струсил. Я был на разведке и дал сигнал, когда Грязнов выходил из дома. Арсен Джорджиашвили вырвал из рук Пруидзе снаряд и бросил его в экипаж генерала... Околоточные и городовые выхватили свои сабли и хотели меня зарубить. Они видели, когда я дал сигнал. Благодаря казачьему офицеру, я был спасен от смерти. Этот казачий офицер был телохранителем помощника наместника Кавказа генерала Грязнова. Он схватил за руку околоточного и крикнул: "Стой". И сказал околоточному: "Ты ищи убийц, а не трубочиста". И так я был спасен от смерти. Этот казачий офицер работал в нашей партии, он знал, что Грязнов будет убит, он видел, как я готовил бомбы в моей мастерской. Его фамилия Хинкириа. Он служит на железной дороге".

Потом полиция и солдаты стали мстить за генерала и разрушили дом, откуда была брошена бомба: "Полиция и казаки окружили дом этот на все 4 угла, и прибыла артиллерия, и этот дом был расстрелян, и погибло много людей в этом доме. Весь дом со всех четырех сторон горел, и было много жертв".

И здесь снова революционер Вайнер показал себя изрядным жизнелюбцем: "Я видел, что все кончено, и удрал в Овчалы". А на следующий день уже активно работал над тем, чтобы свалить всю вину за происшедшее, включая убийство Грязнова, на полицию: "Я и многие товарищи грузины и армяне вышли с белыми флагами на место резни. Мы объявили, что все это было правительственной и полицейской провокацией, и резня была прекращена".

"Бессовестный Хлестаков или психически больной"

О дальнейшем жизненном пути Вайнер не распространялся. Окончательно отойдя от революционных организаций, он мирно жил в Севастополе, а затем, в начале 1920-х годов, появился в Москве и был принят на работу слесарем в 5-й Дом Советов, позднее ставший знаменитым домом на Грановского, где жили члены Политбюро и другие руководители партии и правительства. Но для такой работы Яков Вайнер был уже слишком стар и к тому же почти слеп. Поэтому секретарь ВЦИК Авель Енукидзе в память об участии Вайнера в покушении на Грязнова решил в 1922 году предоставить ему заслуженный отдых:

"Ввиду поступившего в Президиум ВЦИК заявления врача о необходимости освобождения от работы слесаря 5 Дома Советов Я. И. Вайнера Президиум ВЦИК, принимая во внимание большие заслуги в Тифлисе тов. Вайнера пред Революцией и преклонный возраст (79 лет), предлагает освободить тов. Вайнера от всякой работы, оставив за ним содержание (денежное и продовольственное) и квартиру".

Свободное время Вайнер решил посвятить увековечению памяти своего друга Арсена Джорджиашвили:

"22-го года я прибыл в Тифлис разыскать прах Арсена Джорджиашвили, моего товарища. Отправился в тюрьму и получил бумаги для постановки памятника. Разыскал родителей Арсена, и отец указал могилу Арсена, и я отправился к т. Канделаки, и вручил ему бумагу, которую я получил в тюрьме, и уехал в Москву. В 23-м году я прибыл в Тифлис для начатия сбора пожертвования для памятника и собрал 152 червонца и вещи для матери, и я один памятник поставил на месте казни за тюрьмой. Несмотря на мои 83 года и мою болезнь с 44 года, я решил выехать в 1924 году из Москвы в Тифлис для постановки другого памятника в Александровском саду, где Арсен убил кровавого вампира Грязнова. И я в дороге заболел брюшным тифом и воспалением легких... Через месяц я начал поправляться, и, несмотря на мою слабость после болезни, я выписался и приступил к сбору пожертвований для памятника Арсену. Собрано мною 1 371 р. и 30 коп.; деньги сданы в Финотдел Грузии, и я выехал в Москву".

Вот только в Москве в 1925 году его ожидал неожиданный вызов в Институт истории партии, где ему сказали, что хотят обсудить детали его воспоминаний. Вайнера расспрашивали, уточняли какие-то факты, а также показывали фотографии, старик на снимках практически ничего не различал. Собеседники интересовались, где, когда и кому он рассказывал о своей революционной жизни и как вступил в партию большевиков.

"Гриневицкий, сделав несколько шагов, бросил снаряд. Гриневицкий и Александр упали ранеными. Я для отвода глаз стал креститься и потихоньку выбираться из толпы"

Вайнер так и не догадался, что с ним говорят партийные следователи из Центральной контрольной комиссии. И тем более что настояла на начале этого расследования знаменитая крайней энергичностью народоволка Вера Николаевна Фигнер, которая обвиняла Вайнера в том, что он мошенник и самозванец. Об итогах этого странного расследования и говорилось в статье Емельяна Ярославского в "Правде":

"Кто свидетели участия Вайнера в народовольческой партии и в ее террористических актах? У Вайнера есть документы и письма таких "свидетелей": некоей Антоновой-Шиловой; Беренса — беспартийного, заведующего ремонтной мастерской; Хинкириа, бывшего офицера свиты помощника наместника Кавказа генерала Грязнова, беспартийного человека неизвестной профессии и рода занятий; и Еиколопова, тоже беспартийного".

Было хорошо известно, что пережившие свою партию народовольцы тяготели к эсерам, которые конкурировали с большевиками в борьбе за власть и проиграли. Поэтому вряд ли было что-то необычное в том, что все свидетели Вайнера после установления однопартийной системы оказались беспартийными.

"Свои воспоминания,— продолжал Ярославский.— Вайнер начинает с 1866-1872 годов, когда он познакомился с Желябовым и Тригони в механической мастерской одесского университета. Вайнер будто бы изобрел особые сухие элементы".

Однако хотя Вайнер представил партследователям все документы о сухих элементах, включая свидетельство на изобретение N 75516, в отчет ЦКК это не попало.

"Вайнер,— писал Ярославский,— имеет свою мастерскую. Землеволец Ковальский приносит будто бы ему для починки типографский вал... По указанию тов. Фроленко вал был для типографии не металлический, а гуттаперчевый, так что никак его нельзя было принести поправлять в слесарную мастерскую".

Вайнер представил справку о том, что валы типографских машин действительно были резиновыми, но на концах имели шестерни, одну из которых он и исправлял. Однако и эта деталь не вошла в статью Ярославского. Затем партийный инквизитор обратился к историям побегов Вайнера:

"В 1878 или в 1879 году, Вайнер не помнит этого, его арестовали в Тульчине, и он устроил фантастический побег".

Побег действительно выглядел несколько кинематографично. Однако установить истину было очень просто, достаточно было поднять полицейские бумаги. Архив департамента полиции достался большевикам, и именно благодаря хранившимся там документам удалось разоблачить провокатора Окладского. Но вместо того, чтобы пролистать рапорты за соответствующие годы, партийные следователи вновь обратились к старым народовольцам:

"Тов. Фроленко вынужден указать, что "никогда никто из нас не запасался гримом, бородой, усами, кокардами... Эти побеги очень некрасивы и носят характер и напоминают побег Дегаева и других, которым это позволило начальство"".

Но намек на провокаторство Вайнера ничем не подтверждался.

Липовым был назван и побег из ростовской тюрьмы. Однако чтобы проверить факт ареста и побега, не было сделано ровным счетом ничего.

Потом Вайнера обвиняли в том, что он не помнил адреса дачи в Лигово, и в том, что соврал о встрече с Гесей Гельфман на Тележной улице:

"В этой конспиративной квартире, на Тележной улице, Вайнер не мог быть. По словам Веры Фигнер, "весь февраль эта квартира предназначалась для одних только метальщиков, куда, кроме Желябова и Кибальчича, а потом, когда Желябова арестовали, Перовской, никто, даже член распорядительной комиссии, не имел права входить..."".

То, что девушка могла быть влюблена и для организации свидания позволила себе отойти от некоторых норм конспирации, во внимание не принималось. Вайнера даже обвинили в том, что роман с Гельфман тот выдумал от начала до конца:

"Несмотря на утверждение Вайнера, что он очень близко знал Гесю Гельфман, несмотря на то что он очень подробно описывал ее наружность, цвет глаз, ее характер и прочее, когда Вайнеру было предъявлено несколько фотографических карточек (среди них была и карточка Геси Гельфман этого периода), Вайнер растерялся и наугад указывал на женщин, не имевших даже отдаленного сходства с Гесей Гельфман".

При этом в той же статье Ярославский называл подозреваемого подслеповатым старичком. Все остальное расследование проводилось тем же методом подтасовок. В статье говорилось, что Вайнер собирал деньги на памятник Джорджиашвили бесконтрольно, то есть часть из них присвоил. И это несмотря на то, что у Вайнера сохранилась вся отчетность. Вайнер представил документы о том, что Марии Антоновой, когда ее использовали для передачи сообщений Желябов и Перовская, было десять лет, а народовольцы и Ярославский потешались над тем, как неловко врет Вайнер об участии в подпольной работе девочки шести лет. И этот список можно продолжать.

Истина заключалась в том, что Вайнер действительно не раз врал, описывая события прошлого. Точнее, за давностью лет начал принимать что-то из прочитанного и услышанного за реальные эпизоды собственной жизни. Но это обычная старческая история. Необычным было другое. Практически после каждого пункта обвинения Вайнеру в статье Ярославского следовали реплики Веры Фигнер. Вот одна из них:

"Вайнер, по характеристике В. Н. Фигнер, "или душевнобольной, почитавший о процессах (народовольцев), или умышленный лгун, не бывший даже вблизи деловых революционеров. Он не знает ни нравов того периода, ни элементарных правил конспирации. Бессовестный Хлестаков или психически больной, скажет всякий из людей 80-х годов"".

"Вы были чернявая, худенькая"

Возникает вопрос: если Яков Вайнер настолько никчемный и жалкий старик, к чему было устраивать всесоюзную порку? А главное, зачем внушать читателю "Правды", что абсолютно все рассказанное Вайнером — заведомая ложь?

Конечно, многое в его рассказах разрушало хрестоматийные образы героев-народовольцев. К примеру, в канонических историях об Андрее Желябове не говорилось ничего об истории с попыткой отравления ненавистного профессора. Ведь тогда славный герой борьбы с царизмом начинал походить на патологического убийцу.

Тускнел и светлый образ Ивана Ковальского. Ведь он вошел в историю революции как настоящий герой, бившийся с полицией до последнего патрона. А Вайнер добавлял ложку дегтя, портившую эту героическую картину. Оказывается, полиция нагрянула в квартиру из-за любовницы Ковальского:

"Гулаковская Виктория была красивенькая блондинка. Раз она зашла со своей подругой в кондитерскую, села за столик позавтракать и в разговоре проболталась своей подруге, сзади же подслушивали шпики, которые выследили, донесли, где печатались прокламации. Ее арестовали. Ковальский не дал себя арестовать, он сражался с тремя жандармами, убил одного жандарма, околоточного, поранил шпиков. Его казнили. Неосторожная болтовня Виктории Гулаковской его погубила. Ковальский был казнен, а Гулаковская Виктория сослана в Сибирь, где и умерла".

"Я хочу возбудить Ваше чистосердечие в отношении полнейшего отрицания в том, что мы с Вами были знакомы, но пусть в Вас заговорит совесть к уважению моей старости"

Однако все эти истории Вайнер уже рассказал. А своими громкими обвинениями Фигнер, по всей видимости, пыталась подорвать доверие к тому, о чем он до сих пор молчал, но при желании мог бы поведать. Подтверждение этой версии нашлось в письме Вайнера к Фигнер, написанном 15 июня 1926 года в Севастополе:

"Уважаемая Вера Николаевна Фигнер. Я, Вайнер, хочу возбудить Ваше чистосердечие в отношении полнейшего отрицания в том, что мы с Вами были знакомы, но пусть в Вас заговорит совесть к уважению моей старости и вспомните, когда мы познакомились в городе Одессе, на углу Дерибасовской и Итальянской ул., месяц затрудняюсь указать, но припоминаю, что это было зимой, после чего мы направились в гостиницу "Париж", где я от Вас заболел. И вспомните, что я представился не Яковом Вайнером, а Леоном Вайнером, а Вы мне Веруся, по сколько мне припоминается сейчас. Вы были чернявая, худенькая. Припоминаю, это было в то время, когда в Одессу приехал генерал-губернатор Тотлебен. И в результате после всего этого Вы позволяете меня оклеветать через печать..."

Конечно, история с заражением могла быть очередной выдумкой Вайнера. К примеру, генерал-губернатор Эдуард Тотлебен прибыл в Одессу 23 апреля 1879 года. Казалось бы, какая уж тут зима! Однако апрель того года был самым холодным за всю историю наблюдений. И температура в Москве, к примеру, опускалась до минус 21 градуса.

Во всяком случае, обвинение в заражении делало все злоключения Вайнера, начавшиеся с обращения Фигнер в ЦКК, совершенно понятными и естественными. Ведь начни Вайнер рассказывать об этом милом интимном эпизоде революционного прошлого, возможно, нашелся бы еще кто-то заразившийся. И вот тогда репутации пламенной революционерки пришел бы конец. Вместе с персональной пенсией и гонорарами за воспоминания о безупречной революционной жизни.

Будь это предположение неверным, рассказы Вайнера можно было бы без особого труда проверить и отделить правду от выдумок. Однако этого не сделали в ЦКК и не дали сделать самому Вайнеру. Местным руководителям дали указание перепечатать статью из "Правды" в провинциальных газетах. И уже нигде не находилось желающих помочь ему.

А после письма к Фигнер его начали уничтожать физически. Можно предположить, что не без участия этой энергичной дамы. Ведь никому другому не было до него никакого дела. Уже лишенного пенсии старика выбросили из подвальной каморки на улицу, и в последнем письме в Москву в 1927 году он писал, что все еще надеется восстановить свое доброе имя, но теперь он все время очень голоден и ему нечего есть.

Что было истиной в той части его рассказов, которая не подтверждалась документами, узнать, видимо, уже не удастся. Но его история заключала в себе и другую истину: люди, на словах исповедующие самые высокие идеалы, на деле порой руководствуются самыми низменными мотивами.