Гражданской войне в Испании (1936-1939) катастрофически не повезло с кино. Лучшим эпосом о ней остается "Надежда" (1939) Андре Мальро, снятая республиканским комэском по горьким следам поражения. Вторую попытку монументального фильма предпринял лишь Кен Лоуч ("Земля и свобода", 1995). Испанцы воспринимают ее как кошмарную фантасмагорию. К романтической трагедии, потрясшей мир, даже в СССР обращались лишь иностранцы: "Псевдоним "Лукач"" (1976) грека Маноса Захариоса и венгра Шандора Ке, безумный "Бархатный сезон" (1978) югослава Владимира Павловича. И это при том, что испанская революция — самая киногеничная в ХХ веке: горящие церкви, самоубийственная отвага анархистского табора, железная поступь интербригад и их трагический исход через Пиренеи, поединок лозунгов — республиканского "Они не пройдут!" и фалангистского "Да здравствует смерть!". Ни одна революция не погибала так величественно и прекрасно, как испанская. Но в мировом кино к ней более или менее постоянно обращались лишь режиссеры ГДР. Объяснить это можно тем, что Испания — единственный, пусть и не по их вине, бой, который дали фашизму немецкие "антифа". "Пять патронных гильз" знаменитого, а впоследствии — опального Франка Байера, того самого, у которого Дин Рид увел жену — красотку Ренате Блюме,— лучший фильм из испанского цикла студии "ДЕФА". Фильм-формула в том смысле, в каком формулами жанра являются лучшие вестерны: ничего лишнего. Сходство с вестерном, кстати, усиливает то, что франкисты охотятся на героев в конном строю. Фильм аскетичный, как голые, раскаленные скалы Сьерры, через которые пробираются герои, или как язык военного приказа. Собственно говоря, речь в "Гильзах" идет о судьбе не только и не столько людей, сколько приказа. Шестеро бойцов, прикрывавших отход своей интербригады за Эбро, пробираются к своим. Комиссар-немец Виттинг (Эрвин Гешоннек) ранен. Умирая, он разрывает на части и прячет по патронным гильзам, которые раздает товарищам, некий документ. Его последние слова похожи на бред: дескать, его ранил фашист-офицер, но комиссар его убил и забрал секретный приказ, который — почему-то по частям — надо доставить в штаб. Бред бредом, но приказ приказом. Да и сама одиссея поляка Олега (Манфред Крюг), испанца Хосе (Эдвин Мариан), француза Пьера (Армин Мюллер-Шталь), немца Вилли (Эрнст-Георг Швим) и болгарина Дмитрия (Гюнтер Науман) временами скатывается в бредовый сон наяву: у них нет не только патронов, но и воды. Суровая ткань фильма вдруг расцветает видениями сходящего с ума от жажды русского радиста Васи (Ульрих Тейн), причем видениями специфическими: ему грезится демонстрация на Красной площади, но даже бодрая музыка гимнов советских физкультурников становится в этом контексте невыносимой. В какой-то момент герои готовы сами броситься под пули франкистов: лишь бы успеть до гибели напиться в последний раз. Хотя большинство из них и выжило, этот фильм, как и любой фильм об испанской войне,— фильм о поражении, как предопределенной самим роком судьбе республики. Этот рок воплощается в одном из ударных эпизодов фильма в морщинистых испанских крестьян. Они-то сами за республику, но недоверчивость стала их второй натурой: опасаясь, что обратившийся к ним за водой человек — фашист, подстроивший им ловушку, они подвергают роковой проверке его самого. И даже голос великого Эрнста Буша, поющего на титрах гимн интербригад, кажется зловещим голосом судьбы.
Funf Patronenhulsen, 1960