интервью / кино
Каннский кинофестиваль открылся фильмом Вуди Аллена "Полночь в Париже". ТАТЬЯНА РОЗЕНШТАЙН поговорила с ВУДИ АЛЛЕНОМ о премьере, магии кино, Париже, Нью-Йорке и старости.
— Главный герой вашего нового фильма едет в Париж писать роман. Что особенного в этом городе, по-вашему?
— Он необыкновенно вдохновляет. Большие города — загадка, которую всегда хочется разгадать. Вот и мой герой — он так влюблен в Париж, что когда часы бьют полночь, он переносится в 1920-е годы, которыми восхищается, и встречается там с Эрнестом Хемингуэем, Гертрудой Стайн, Сальвадором Дали и Скоттом Фицджеральдом.
— Такое происходит только в кино...
— За это я его и люблю! С ним можно попасть в любую эпоху, осуществить любые желания, изведать и муки, и любовь. Но в моем фильме речь идет не об этом. Мне хочется показать, что наш мир настолько безграничен и полон сюрпризов, что все зависит от самого человека — с какой стороны он его увидит.
— Вам самому хотелось бы жить в другую эпоху?
— Мы все очень избалованы. Вечно всем недовольны, хотим куда-то сбежать, что-то изменить. Жизнь, правда, тоже сложна и непонятна, в ней возникает много вопросов, на которые никто не знает ответов. Вот мы и фантазируем, бежим в прошлое, ищем лучшей доли. Я бежать никуда не собираюсь: достаточно представить, что раньше у зубного врача даже не было в кабинете кондиционера.
— Во многих ваших фильмах, включая "Полночь в Париже", проходит мысль о том, что только секс может спасти от сомнений и страха.
— Из всех возможных времяпровождений я бы выбрал именно его. Жизнь состоит из решений, которые человек принимает каждые пару секунд. В общении с противоположным полом можно принять столько решений, что на всю жизнь хватит. Любит — не любит, позвонит — не позвонит, пересплю я с ним сегодня или в следующий раз? Потом появляется семья, и вопросов становится еще больше. И так, пока задаешь вопросы и отвечаешь на них, незаметно и старость наступает.
— Вы как-то сказали, что вас не интересует бессмертие ваших фильмов, что вы сами предпочли бы жить вечно. Вы верите в бога?
— Завидую тем, кто верит в бога. Сам я ни во что не верю. Это заложено генетически: либо есть вера, либо ее нет. Наверное, для интеллектуала искусство — и есть религия. Если веришь в него, то становишься бессмертным. Если я говорю, что не знаю, хочу ли жить вечно, то меня начинают упрекать: "Твои фильмы будут жить за тебя!" Очень надо! Я бы хотел лучше быть сам молодым, здоровым и наслаждаться жизнью, чем кто-то потом — моими фильмами.
— Вам всегда удается снимать то, что хочется. А вот Фрэнсис Форд Коппола как-то сказал, что никогда не сможет повторить успех "Крестного отца".
— Ну, мне ужасно повезло. Я никогда не работал со студиями, поэтому мне и не приходилось бороться с их диктатом. И индустрия благосклонна ко мне — она считает, что я снимаю дешевые фильмы.
— При этом вы снимаете дорогих актеров...
— Я как охотник за специальными предложениями: звоню Шону Пену или Пенелопе Крус, когда они свободны, и они охотно соглашаются. Ведь и им иногда хочется проявить свое актерское мастерство, сыграть обыкновенных людей, а не супергероев.
— Раньше вы снимались в своих картинах, а сейчас нет.
— А кому понравится наблюдать за влюбленным старцем? Я вам скажу: в старости нет ничего хорошего. С годами нисколько не умнеешь, наоборот, теряешь последний рассудок. Начинает болеть сердце, пошаливает печень, глаза ничего не видят, начинается склероз, понос, пульс слабеет и ноги еле носят. Но главное разочарование — уже не удается затащить ни одну красотку в постель. А кому на экране нужен слепой старик, гоняющийся за Скарлетт Йоханссон? Вот если бы за ней бегал Леонардо Ди Каприо — другое дело.
— В последнее время разные европейские города частенько мелькают в вашем маршруте: Лондон, Барселона, Париж...
— В Париж я влюбился еще в середине 1960-х, когда приехал на съемки "Что нового, киска?". До этого я знал его, как многие американцы, по фильмам. Тогда же, как и мой герой в фильме, я задумался: не снять ли мне в Париже квартиру, чтобы ездить туда-сюда? Но в тот момент я еще не насытился Нью-Йорком. Сейчас жалею об этом решении.
— Если бы вы тогда не вернулись, то не сняли бы все ваши замечательные картины про Манхэттен...
— Эти образы я мог бы создать где угодно. Я показываю то, что мне хочется видеть. Свое эмоциональное ощущение от города, его субъективную картину. Какой-нибудь другой режиссер снял бы мой фильм по-другому.
— Режиссеры "новой волны" оказали на вас влияние?
— Когда я был молод, то развивался под влиянием европейского кино: Годар, Феллини, Трюффо, Бергман. Тогда они были новы и непонятны. Мне казалось, что вот это и есть искусство. Я с детства смотрел Годара или Рене, и теперь мои фильмы похожи на их фильмы. Но я не подражаю им сознательно. Привычки закладываются с детства. У Стивена Спилберга, например, все выходит по-другому: видимо, в детстве он увлекался фильмами про летающие тарелки и инопланетян.