Вчера в Ясную Поляну специальным поездом прибыли поклонники творчества Льва Толстого — там проходят Международные толстовские чтения и дни памяти писателя, который 90 лет назад в сопровождении личного врача навсегда ушел из дома.
Спустя две недели Лев Толстой вернулся в Ясную Поляну — товарным поездом в простом дубовом гробу. Последние дни писателя, убредшего в неизвестном направлении, держали в нервном напряжении основные мировые СМИ, а его смерть стала тем, что на современном журналистском жаргоне именуется top-news.
Ни до ни после 7 ноября (по старому стилю) 1910 года смерть писателя не привлекала такого вселенского внимания. В те дни, когда стало известно, что Лев Толстой покинул свой дом, поездки журналистов в Ясную Поляну стали промыслом. Телеграф обрывали сообщения-молнии. Тревожными сообщениями о Толстом открывались передовицы. Впрочем, усилия тогдашних папарацци оказывались бесполезными: никакими фактами, тем более жареными, домочадцы поделиться не могли. Ну разве что кроме записки графа к жене, в которой он просит не искать его и не приезжать в том случае, если найдет. Писатель давно уже был единственным режиссером и главным актером своей жизни: последние годы Льва Толстого стали чем-то вроде непрерывного публичного скандала — с церковью, властью, секретарями и семьей,— на фоне которого уход из поместья смотрелся очередным, хоть и тревожным чудачеством.
Мировой литературный авторитет, проклятый гений, граф, проповедующий крестьянство, отец огромного семейства, журналист, собирающий материалы для публикаций в самых грязных притонах и ночлежках, — кажется, что Толстой и сам упивался своей многоликостью, приобретшей параноидальные формы. "Не делайте вид, что вы меня судите. Вы разбойники. Я вас судил и осудил. Я живу для распространения. Все, что вы мне сделаете, польза этому делу, следовательно, и мне" — эскапада, обращенная в записной книжке невесть к кому. Таких принципов в информационный век, наступавший на пятки графу Толстому, придерживаются рекламные кампании — с помощью публичного скандала проще продать товар. "Продукт" позднего Толстого — проповедь чистого христианства — расходился, увы, плохо. Отчаянное стремление писателя увлечь публику своими идеями в новом веке легче было списать на старческий маразм, чем попытаться к ним прислушаться.
Таинство смерти всегда завораживало жизнелюбивого автора. Расхожее мнение, что в Толстом художник боролся с проповедником, великий интроверт — с сильным экстравертом, ярко подтверждают его представления о смерти. В нее он всматривался и снаружи, и изнутри, а потому смерть у писателя выходила торжественным церемониалом, с которого и начинается жизнь. "Смерть Ивана Ильича" и вовсе утверждает, что никакой смерти нет: "Он искал своего прежнего страха смерти и не находил его. Где она? Какая смерть? Страха никакого не было, потому что и смерти не было. Вместо смерти был свет".
Видимо, с этим убеждением и отправился 80-летний старец из Ясной Поляны в Нилову Пустынь, а оттуда, так и не примирившись с церковью, навстречу собственной смерти. Его тайное паломничество не могло не стать сенсацией, а смерть в пути оказалась лучшим памятником его христианской проповеди. Однако о последнем толстовском хеппенинге, как и о его учении, теперь вспоминают лишь по круглым датам.
ИГОРЬ Ъ-ГРЕБЕЛЬНИКОВ