Главная стратегия юристов, защищающих Леонида Кучму от обвинений в причастности к убийству журналиста Георгия Гонгадзе, будет состоять в том, что "пленки Мельниченко" не аутентичны, и их нельзя принимать в качестве вещественного доказательства. О том, как это можно доказать, и своей роли в команде защитников экс-президента Украины специальному корреспонденту Ъ ЕЛЕНЕ ГЕДЕ рассказал американский адвокат Леонида Кучмы АЛАН ДЕРШОВИЦ.
— Как вы стали защитником Леонида Кучмы? От кого вы получили приглашение представлять его интересы?
— Сначала позвонил мой бывший студент из Гарвардской школы права, который занимался юридической практикой в Украине, и рассказал мне об этом деле. Потом я прочитал все, что писали о "пленках Мельниченко", и пришел к выводу, что это дело имеет огромное международное значение — оно поднимает вопрос, есть ли в Украине верховенство права. Возникает и другой очень интересный вопрос — об отношениях права и науки. Потому что самым важным свидетелем в этом деле является диктофон. Наука свидетельствует, что никто не может на 100% доверять записи. Тем не менее прокурор решил вести расследование, основываясь на своих собственных заключениях о том, что эти записи аутентичны. Хотя всего полгода назад следствие пришло к совершенно противоположному выводу, сказав, что установить аутентичность записей невозможно.
— Кто оплачивает ваши услуги?
— К сожалению, я совсем не могу обсуждать этот вопрос. Это конфиденциальная информация.
— Вы встречались со своим клиентом Леонидом Кучмой? Давали ему какие-то рекомендации?
— У нас были достаточно содержательные разговоры, но, конечно же, я не могу сказать, о чем именно. Мы обсуждали различные вопросы, различные стратегии. Могу сказать, что мы выяснили, что разница в возрасте у нас всего три недели — он старше меня, поэтому я должен особенно его уважать. К тому же он многие годы был очень хорошим президентом вашей страны. Я был рад встрече с ним. Планирую регулярно с ним встречаться и обсуждать профессиональные вопросы.
— Какова ваша роль в команде защитников Леонида Кучмы? Отвечаете ли вы за какой-то конкретный участок работы?
— Я бы сказал, что моя роль — помогать с общей стратегией. Мной накоплен богатый научный опыт, связанный с различными записями. Я сам когда-то стал жертвой фальсифицированных записей. Это было в начале 80-х, я написал об этом в своей книге "Обратная сторона удачи", на основе которой потом был снят фильм, получивший "Оскар". Меня записывали, пряча магнитофон в носке. Потом взяли эту пленку, порезали ножницами, изменили мои слова, вынули оттуда слово "нет" и сделали так, как будто я говорил то, чего на самом деле не говорил. Ознакомившись с записью, в ФБР мгновенно приняли решение, что пленка фальсифицирована. Но это было в те дни, когда использовали обычную пленку, и доказать факт изменений было очень легко. Сегодня же в цифровом виде можно создать все что угодно — например, видео, где я обнимаюсь с бен Ладеном,— и оно будет выглядеть идеально. Еще нет технологии, которая позволила бы определить, изменяли ли что-нибудь в цифровой записи или нет. Особенно трудно установить истину, когда у нас нет оригинальных карт памяти и звукозаписывающего устройства. И это не просто мой вывод — это вывод многих крупных экспертов по судебному использованию цифровых записей. И есть абсолютно четкий международный консенсус — невозможно определить, насколько аутентична та запись, о которой идет речь ("пленки Мельниченко".—Ъ). И мы сможем это доказать, без сомнения.
— Интересно, каким образом?
— У нас есть целый сборник материалов, где изложены наши сомнения и доказательства того, что в данном случае невозможно сделать достоверные выводы о подлинности записи. Там также содержится заключение Киевского научно-исследовательского института судебных экспертиз (КНИИСЭ). А выводы института следующие: нельзя точно установить, что записи аутентичны. Этот институт — уважаемое учреждение. Очень много украинских граждан оказалось в тюрьме на основании выводов, сделанных его экспертами. Но тем не менее нынешний прокурор просто отмел отчет этого института. Получается, надо освободить всех этих заключенных? Каким образом следствие может сомневаться в заключении КНИИСЭ, чьи выводы прокуратура ранее использовала для того, чтобы посадить людей?! Это несправедливо не только по отношению к президенту Кучме, но и к тем, кто уже получил тюремный срок.
— Как тогда быть с другими экспертизами, на которые ссылается следствие и которые говорят о высоком проценте вероятности того, что "пленки Мельниченко" подлинные?
— Во всяком случае, когда складывается ситуация, при которой эксперты не согласны друг с другом, очевидно, должно быть какое-то сомнение. К тому же и 90% (подлинности.—Ъ) недостаточно. Тогда это означает, что из каждых десяти человек, находящихся в тюрьме, один невиновен. Это же неприемлемо! Кроме всего прочего, я просто не верю, что может быть уверенность в аутентичности записей на 90% или даже близко к этому.
— Вы считаете дело Кучмы уголовным или политическим?
— Я не верю, что это уголовное дело основано на доказательствах и праве. Есть решение от 10 сентября 2010 года, вынесенное следователем Харченко, и оно очень профессиональное (постановление об отказе в возбуждении уголовного дела в связи с отсутствием состава преступления в действиях Леонида Кучмы, Владимира Литвина, Леонида Деркача и Эдуарда Фере, позже было отменено Генпрокуратурой.—Ъ). Что изменилось с того времени? Наука не изменилась, закон не изменился, доказательная база не изменилась. Единственное, что поменялось,— это то, что прокуратура начала, как в магазине, искать новых экспертов. А когда вы идете по магазину, купить же можно что угодно. Поэтому на стороне обвинения лежит очень тяжелый груз ответственности — ее представители должны объяснить, почему они изменили свои взгляды и сделали это так быстро? Верховенство права не предусматривает, чтобы меняли точку зрения. Недопустимо, чтобы решения менялись в зависимости от того, куда подул ветер.
— Будете ли вы добиваться, чтобы вас допустили к участию в процессе, или вас удовлетворит роль юридического консультанта?
— Я буду работать с украинскими юристами, у них есть доступ к материалам. А я — часть этой юридической команды. Я регулярно встречаюсь с ними, даю рекомендации и свои экспертные заключения. Главная моя роль — быть консультантом и экспертом для украинских юристов для того, чтобы разрабатывать стратегию. Я нанят как эксперт по юридическим вопросам, а не как специалист по public relations. Может быть, это необычно для вашей страны, когда нанимают такого международного консультанта, но для меня в этом нет ничего необычного. Я участвовал в делах в Австралии, Канаде, Китае, Италии, Израиле, России, Англии и других странах.
— Как вы оцениваете ход следствия после возбуждения уголовного дела в отношении Леонида Кучмы?
— Оно вообще не должно было быть возбуждено, следствие должно было закончиться. Нет причин пересматривать сентябрьское решение, потому что оно было правильным. И с того времени ничего не изменилось.
— Заметили ли вы уже какие-то нарушения прав вашего клиента со стороны следствия?
— Не я писал вашу Конституцию, в которой говорится, что нельзя использовать доказательства, полученные незаконным путем. Хотя это — не главный наш аргумент. Наш главный аргумент заключается в том, что записи не аутентичны. И одна из причин их неаутентичности — это способ, которым они были сделаны. Они были сделаны человеком (Николаем Мельниченко.—Ъ), который потом пытался их продать, и он решал, что оставить, а что — стереть. Очевидно, что он очень легко мог изменять записи таким образом, чтобы на них осталось то, что было выгодно ему. То есть тут существует взаимосвязь между тем, что эти записи были получены незаконным образом, и их аутентичностью.
— Будете ли вы настаивать на проведении каких-либо следственных действий?
— Да. Не могу раскрывать тайн, но отмечу, что наши эксперты, а это люди всемирно известные, должны получить доступ к доказательствам — картам памяти, чипам, записывающим устройствам, с которыми работали следователи. Если этого не произойдет, это будет означать, что весы правосудия склонились в одну сторону. Закон требует, чтобы к ключевым доказательствам был равный допуск. Нет такого понятия, как "доказательства обвинения". Есть только доказательства. И у нас столько же прав исследовать их, как и у стороны обвинения.
— Будете ли вы давать Леониду Кучме рекомендации относительно его публичных заявлений?
— Я не эксперт по украинской политике. Он очень разумный человек и сам будет решать, что говорить.
— В вашей карьере были дела, похожие на дело Кучмы?
— Все дела уникальны. Я вижу и некую схожесть, но и очень много различий. За все годы моей практики я никогда не видел другого такого дела, когда бы следствие за короткий промежуток времени изменило решение о том, чтобы не проводить расследование, на то, чтобы его проводить, при этом нужно учесть — никаких новых обстоятельств не появилось. В моей практике это беспрецедентное дело.
— Не планируете ли вы написать книгу, когда процесс закончится?
— Сейчас я фактически впервые подумал об этом, вы подали мне эту идею. Я написал 30 книг, несколько из них о судебных делах. Я никогда не принимаю решения писать книгу или нет до окончания дела. Но это дело действительно кажется мне интересным, и вполне вероятно, что потом я напишу о нем книгу.