Лиза Голикова о Варе и Феде
Самый длинный день. Потому что суббота. И надо успеть устать друг от друга настолько, чтобы потом почти целую неделю видеться случайностями, обмениваясь короткими признаниями. По средам — сверяем дни.
— Завтра четверг? Потом пятница? И наконец, выходные? А что мы будем делать?
Придумаем.
Три последние недели нам слишком не хватает времени. Его оказалось так мало, что суббота начинается еще в пятницу.
— Мам, мы поедем с тобой на работу,— даже не спрашивая, утверждают дети, когда я забираю их из детского сада по пятничным вечерам. Это самый длинный в газете день, потому что мы сдаем сразу два номера — субботний и понедельничный. День почти без дедлайнов.
Я стучу по клавишам. Еще пару часов. Они — рисуют, лепят, раскрашивают. Чтобы потом оставить все это в моем кабинете, на целую неделю воспоминаний. Варина радуга, Федины тюльпаны с бутонами из разломанных одноразовых ложек и раскрашенный кто-то из смешариков. Очень много всего. Уже не умещается. То есть мне есть что вспоминать.
В субботу мы проживаем сразу несколько дней, которых нам не хватает среди недели.
— Это улица Пятницкая, и, если хочется, чтобы наступила пятница, нужно приехать сюда,— рассуждает Варя, потому что мы часто начинаем наши субботы за завтраком на Пятницкой. Они заказывают, повторяя за мной, кофе. С разницей — добавляют сахара и молока. Мы придумываем этот день. В планах на сегодня — насмотреться картин. Им уже почти известно, где в Третьяковке — персиковая девушка, три богатыря и пленница Тараканова: уже без шубы, но с крысой. Варя минутами может разглядывать испанскую нищенку.
— Почему у нее рваные туфли и — почти новая юбочка?
Придумываю.
Федя задерживается возле Грозного и его сына на много минут. Потом — целая неделя вопросов.
— А почему возле них — упавший стул? Зачем подушка? А Иван Грозный сможет потом смыть кровь со своих рук? А перестать бояться?
Варя спрашивает, почему у невесты с картины "Неравный брак" в руках увядшая роза. Не меньше вопросов про стрелецкую казнь. Интересно, почему у некоторых людей в руках горящие свечи, а на переднем плане — упавшая затухшая свеча? Отчего на земле валяется одежда?
После картин — уплетать пирожные. Обеими щеками. Конечно, не доесть. Потому что недавно — завтракали. А скоро — обедать. И еще столько всего успевать. И спорить в машине о том, какую песню слушать и подпевать. У них все больше разного.
— Мам, а почему бы нам не полететь? Как птицам?
Варе кажется, что если жить быстрее — не ходить, не бегать, а летать, можно успеть гораздо больше. Ну, чтобы в будни совсем не соскучиться.
Федя внимательно рассмотрел свой театральный билет и оказалось, что его место — ближайшее к проходу в первом ряду. Поэтому во время спектакля ему достались все реплики артистов в зрительный зал, вопросы и рукопожатия. Он, с одной стороны, сделался почти незаметным в этом кресле: так ему было беспокойно и опасливо. Он должен был успеть поплакать и посмеяться, спеть наизусть все песни и пересчитать струны на гитаре у Трубадура. Чтобы потом сказать:
— Мне очень понравилось, и я совсем ничего не боялся.
Я знала, что ему необходимо преодолеть все увиденное самому. И мне ни в коем случае нельзя мешать пережить эти эмоции. Я знала уже про него, что, если пытаться утешать, он, переключившись, потеряет эти эмоции и уйдет из зала ни с чем. Ситуации, которые производят на него сильное впечатление, позволять прожить до конца. Мешая ему чувствовать, можно лишить его жизни. А это жестоко, хоть и свойственно родителям эмоционально обогащенных детей.
— Федя, проснись,— Варя будит брата, выбираясь субботним вечером из машины, когда мы приезжаем домой.— Мы уже прилетели, а мне еще надо кое-что успеть.
Придя домой, Варя на какое-то время пропадает в детской. А после приносит мне сердечко, вырезанное из листка бумаги, исписанное синим карандашом. На нем рассыпаны буквы. Почти все — вразнобой. Но там — три слова, утонувшие в буковках, но сохранившие смысл: Варя, Федя, Мама.
— Возьми мое сердечко с собой на работу. Мне до следующей субботы оно не понадобится.