Ресторатор и издатель Дмитрий Борисов — о пользе родительских знакомств и своей попытке изменить лицо московской светской жизни.
Четырнадцать лет назад Митя Борисов со своими друзьями открыл крошечное заведение в переулке на Патриарших прудах. Не помню, с самого ли начала оно стало называться О.Г.И., но, по-моему, да. Это место, а в особенности следующее — с тем же названием, но побольше и позлачнее, тоже в переулке и тоже на прудах, только на Чистых — для многих оказалось формирующим фактором тогдашней московской жизни. Теперь, после ряда головокружительных удач (таких, например, как заживший новой разудалой жизнью клуб «Маяк» и сеть кафе «Жан-Жак») и вполне сравнимого числа разочарований, Борисов и его партнеры открыли заведения, не вписывающиеся в их стилистику «загула»,— гастрономический ресторан «Бонтемпи» на Стрелке и бар с таким же названием на Никитском бульваре.
Разговаривали мы в том «Бонтемпи», который ресторан, под равиоли, приготовленные шефом-итальянцем, фамилией которого эти заведения названы. Что мы пили, я не скажу, потому что надоело — раз про Борисова, так обязательно про выпивку — и как он, и сколько, и что потом. А про это как раз довольно скучно, и если имеется тут что-то занимательное, так только то, что из этих рассказов собралась уже некая мифология, которая на Борисова работает,— ресторатором, прости господи, может быть практически любой, а вот персонажем — далеко не всякий.
Начали с родителей. Он сказал: «Знаешь, большинство заведений, которые мы делаем,— это такие, в которых наши родители могли вести себя примерно так, как они вели себя на своих кухнях». А я: «Ну тогда это суррогат какой-то, подмена. Наши родители жили принципиально частной жизнью. Принципиально кухонной, а не ресторанной».
— Ага, а еще мне говорили, что вот, сын филологов и диссидентов стал кабатчиком.
— Ну я такого не говорю. Но я не согласна, что теперешние наши, и твои в том числе, рестораны и кафе полноценно заменили те кухни с разговорами о поэзии, философии, политике, которые по определению нельзя было вести ни в каком «общественном» месте.
— Это не сейчас рестораны заменили кухни, это тогда кухни, а в редких случаях гостиные подменяли рестораны и кафе. Они не от хорошей жизни на кухнях собирались. Просто большинство кафе — уж во всяком случае в семидесятых, восьмидесятых — были ужасными. При этом, ведь как только возникала какая-то атмосфера — как в питерском «Сайгоне» или в московских «Трех ступеньках»,— эти заведения обживались как клубы. Нет, они хотели кафе. Поэт Михаил Айзенберг мне рассказывал, что, когда ему было восемь и мама его спросила: «Что ты хочешь делать, когда вырастешь?» — он ответил: «Я хочу сидеть в кафе».
— Ну вот, и ты сделал для него кафе… Тогда можно сказать, что успех твоих заведений, их особая атмосфера — это не успех концепции, а использование круга родителей и, соответственно, выросших детей этого круга.
— Ты хочешь сказать, что я монетизировал знакомства моих родителей? Ну что ж, выходит, отец (историк и публицист Вадим Борисов.— А. Н.) оставил мне прекрасное наследство. Деньги он мне оставить не мог, но вот оставил друзей и их детей — ведь всегда во всех компаниях сидели от семнадцати до семидесяти. Да, я через родителей знал огромное количество симпатичных людей, которых мы и позвали в первый клуб О.Г.И., а потом в другие заведения. А еще, например, было старое кафе «Аист», его держали бандиты, и туда ходили бандиты — друзья хозяев. Они звали своих друзей, а мы — наших. Кого еще нам было звать-то?
А насчет концепции — из всего, что я делал, самая строгая, самая цельная концепция — первый клуб О.Г.И. Вот это действительно был клуб для наших единомышленников, для тех, для кого литература, книги — центр жизни. Он и назван был так же, как наше Объединенное гуманитарное издательство.
Первые концерты в О.Г.И. были у Лени Федорова и Шнура, которые, кстати, совсем не знакомые моих родителей. А вот их публика — ну да, оказалось, что дети друзей моих родителей и младшие друзья моих родителей любят Леню Федорова и поэзию Тимура Кибирова. Мы монетизировали скорее не наш круг, мы монетизировали наши вкусы. Но, к сожалению, мы на них много не заработали.
— А новые места — ресторан «Бонтемпи», где мы сидим, и бар «Бонтемпи» — они что, для тех же людей, только выросших, даже постаревших, и разбогатевших?
— Когда я открывал О.Г.И., мне было двадцать лет, а сейчас тридцать четыре года. Тогда ни мы, ни наши посетители не знали ничего про еду. Сейчас множество моих знакомых могут заплатить сто долларов за ужин, а тогда у меня не было ни одного знакомого, который мог бы заплатить сто долларов за ужин. Это место — наше первое наглое место про еду. Мы нашли повара Валентино Бонтемпи и сделали под него этот ресторан. Даже назвали его именем. И здесь мне не стыдно брать тысячу рублей за блюдо, потому что я сам готов столько за него заплатить. Это место для тех, кто ценит вкусную еду, но не любит царящий вокруг нее в сегодняшней Москве пафос.
Бар «Бонтемпи» — он про светскую жизнь. Про такую, которая в Москве почти отсутствует. Красивую в таком, я даже бы сказал, литературно-киношном исполнении. Ведь О.Г.И. в свое время тоже был литературно-кинош-ным проектом — нам казалось, что мы там выпиваем, как студенты выпивают в фильмах Годара.
Знаешь, все, что мы делали — иногда это было сформулировано, иногда интуитивно,— это пузыри такие: когда точно ясно, что это нужно, но этого нету совсем. И вот посмотри теперь: ведь существует стилистика такая — светская жизнь. А мы всегда были не про это, «Маяк» — это антисветская жизнь. И вот есть, грубо говоря, только «Маяк» и московский гламур — больше ничего. Если посмотреть на светскую хронику в глянцевых журналах, поражает одна вещь — невероятно маленькое количество талантливых людей. А их в Москве много. Я знаю — потому что они мои знакомые, или дальние знакомые, или знакомые знакомых. Но им хватает вкуса не участвовать в московской светской жизни. А мне кажется, что можно вести приятную светскую жизнь, но для этого надо, чтобы талантливым людям было уютно. Меня вот поразили вечерники Дэвида Линча на Венецианской биеннале — это не гламур, а именно светское предприятие для творческих людей.
— Для светской жизни, даже такой идеальной, как ты описываешь, таланта недостаточно — нужен баланс таланта и денег, как, например, у Дэвида Линча и его друзей.
— Проблема не в деньгах, а в том, что у нас почти нет персонажей, объединяющих светскость и талант. Нет интеллектуалов-звезд. Из узнаваемых — только Свиблова и Троицкий. А блестящих и модных людей гораздо больше. И если они просто будут собираться в одном месте — это можно будет противопоставить теперешней бессмысленной «светской» толпе. А что до денег — есть молодые бизнесмены, они придут, им у нас просто веселее будет. Когда самые веселые — это Тиньков и Тарико, значит, что-то не так. Но это должно измениться. Мы на это поставили — на то, что можно сделать место, раскрученное не за счет музыки, диджейства, девушек (хотя их, конечно, отменить невозможно — не может быть заведения без секса никогда), а за счет посетителей, за счет концентрации их талантливости. В этом смысле конкуренции у нас нет.
Не знаю, как насчет «этого смысла», но в некотором смысле Борисов действительно вне конкуренции. Главным, еще в первом даже О.Г.И., была вот эта возможность — выйти вечером и встретить «всех». Эти «все» и есть главное достояние лучших борисовских заведений, главное борисовское ноу-хау. И хоть в Москве и раньше было, да и теперь наберется порядочно мест, где сидят «все» (причем одни «все» с другими «всеми», ясное дело, совершенно не знакомы), но борисовские «все», кажется, оказались самыми стойкими.