Семья по-генуэзски

Пять лет назад наша соотечественница Наталья Осис вышла замуж за итальянца и уехала жить в Геную. Открытие новой родины закончилось пылкой любовью и книгой, фрагменты из которой мы публикуем*

Наталья Осис

Целый год, пока мы с Сандро не поженились, я приезжала к нему в Геную то на неделю, то на десять дней. Иногда мы встречались на нейтральной территории — в Париже, куда я приехала по делам и куда он, как самый нормальный генуэзский скряга, притащился на ночном поезде, полном марокканцев, или в Москве, куда я зазвала его на свой день рождения, или в Санкт-Петербурге, встретившем моего любимого итальянца двадцатиградусным морозом, — но мне приятнее всего было видеть его именно в Генуе. Здесь меня ждал наш дом — точнее, он ждал, чтобы стать моим. Здесь была самая удобная на свете кровать (кстати, чем дольше я на ней сплю, тем больше я в этом уверяюсь), беленые стены, затертые фрески XIV века, кухня, похожая на кают-компанию, и кремовые шторы. Собираясь уезжать в самый первый раз, после восхитительных двух недель в Италии, проведенных вместе с Сандро, я вдруг поняла, что спокойно смогу уехать и от лазурного моря, и от церквей и дворцов, и от маленьких кафе на средневековых площадях, но я совершенно не понимала, как это я вдруг уеду из собственного дома.

Жизнь за ставнями

Итальянцы в целом очень внимательны к устройству своего дома и словом "квартира" не пользуются, по-моему, намеренно. Даже если свежеобразовавшаяся парочка подыскивает себе крохотную однокомнатную квартирку, они гордо скажут вам, что ищут себе именно "дом" — casa dolce casa, будьте уверены, через две недели их маленькая квартирка будет вполне casa и, без всякого сомнения, dolce. Главное удобство — это, конечно, массивные ставни персианы — открывающиеся в разных комбинациях и под разными углами. Изначальное их призвание — защищать дом от солнца, но и в плохую погоду они очень даже годятся. Спать летом в комнате с персианами — если можно, так их буду называть — просто роскошь. Персианы отличаются от ставен тем, что они не сплошные, а полосчатые, как жалюзи, с тем чтобы пропускать воздух и не пропускать солнце. Мне знакомы еще венецианы — это, собственно, и есть жалюзи, но их можно навешивать не только изнутри, но и снаружи. Но венецианы-жалюзи не идут ни в какое сравнение с персианами. "Персидские ставни" Северной Италии можно регулировать так, чтобы они защищали от солнца, в какую бы точку оно ни переместилось, а когда больше не хочется защищаться, можно высунуться из окна и вековым, неизвестно откуда взявшимся, но привычным движением распахнуть их, как деревенские ставни в каком-нибудь бревенчатом доме, и впустить весь блеск неба, солнца, утра... или того времени суток, когда ты решил встать.

Вообще, позиция персиан является более чем понятной характеристикой человека, живущего за ними. О старушке, отрешившейся от мира, никто не скажет: она из дома не выходит. Итальянская старушка куда-нибудь, да выходит непременно. О ней скажут: она уже сколько-то лет за закрытыми персианами живет. Я таких людей много знаю, и совсем не обязательно старушек.

Кофе в Вентимилье

Все иностранцы, живущие в Италии, признаются друг другу, что только ради итальянского кофе стоило приезжать в эту страну. Сами итальянцы пьют кофе не только на завтрак, по дороге на работу, но и после обеда, и даже после ужина.

Кофе — это еще и повод для проявления патриотизма. Несколько раз Сандро приезжал за мной в Ниццу и ни разу не дал мне спокойно выпить кофе и выкурить сигарету. Покуришь по дороге, говорил он, и буквально запихивал меня в машину. Поначалу я отнесла эту странность за счет помутнения рассудка, наступающего во время первой влюбленности. Потом стала возмущаться и требовать кофе. Выпьем кофе в Вентимилье, говорил он и запихивал меня в машину. Но я сейчас хочу кофе, говорила я. А мы сейчас быстро поедем, говорил он и давил на газ. Ну тут уж и до моего замутненного влюбленностью рассудка стало доходить, что есть какая-то весомая причина, чтобы пить кофе не в Ницце, а в какой-то неизвестной мне Вентимилье.

Причина оказалась очень простой: итальянский кофе вкуснее. А Вентимилья была всего лишь первым по дороге итальянским городком. А я-то думала, что там какие-нибудь памятники архитектуры, старинные кафе или другие красоты. Нет, там был просто хороший кофе. И для Сандро было более чем нормально потерпеть полчаса для того, чтобы выпить un caffe come si deve — то есть кофе как следует, такой, каким он должен быть.

Бабушка

Пока мы собирали документы к свадьбе, мама Сандро готовилась к исполнению обязанностей бабушки. Четырехлетний Петька покорил раз и навсегда ее сердце, вложив на прогулке свою ладошку в ее руку. Она немедленно сказала, чтобы он звал ее nonna (что значит "бабушка"), купила русско-итальянский разговорник и начала готовить все для Петькиного окончательного переезда. Первым делом она переоборудовала комнату для гостей в детскую. Как ей — хрупкой и элегантной восьмидесятилетней старушке — это удалось, я не очень хорошо понимаю. Впрочем, по нонне сразу видно, что она за хорошую работу всегда готова дать на чай (а в Генуе такие люди большая редкость).

В общем, мне очень жаль, что я не видела, как она руководила командой грузчиков, но зато мне удалось понаблюдать, как она элегантно управлялась с чиновниками: прохождение всех бюрократических процедур она взяла на себя. Подтверждение нашего брака в мэрии, вид на жительство, медицинская страховка, регистрация в налоговой службе — все скучные и долгие формальности, связанные с переездом в другую страну, были преодолены благодаря моей новой свекрови на удивление легко. Маленькая, собранная, энергичная, элегантная, она семенила впереди меня к очередному окошечку, привставая на цыпочки, протягивала приготовленные документы, улыбалась, и суровые дядьки при исполнении немедленно расцветали ответными улыбками, бегали куда-то сами делать недостающие фотокопии, назначали следующее собеседование через самый короткий срок — другими словами, делали все возможное и невозможное. Когда в окошечке оказывалась суровая тетка, нонна выкатывала на позиции тяжелую артиллерию. "Конечно, мы понимаем, что такой порядок,— говорила она,— но как же ребенок!" — и пододвигала поближе к тетке Петькину фотографию. "Ой, какой милый,— немедленно сдавалась тетка,— сколько ему?" Через пару минут разговора о детях тетка тоже была готова сделать все возможное и невозможное. Для меня это были сплошные чудеса, я с итальянскими бюрократами уже сталкивалась и нашла, что они ничуть не лучше русских, но Сандро немедленно мне все объяснил: глядя на такую пожилую, но очень активную для своих лет синьору, которая хлопочет за детей и внуков, все немедленно вспоминают своих собственных мам. Мама для итальянца — святое. А нашу нонну как будто специально придумали как собирательной образ итальянской мамы.

Разумеется, прежде всего нонна озаботилась записать Петьку в детский сад — интересы детей прежде всего! — и сделала это очень вовремя. Под руководством нонны, переводившей для меня итальянский бюрократический на итальянский человеческий, я подала запрос в детский сад до того, как мы с Сандро поженились. И мне как матери-одиночке без единого родственника в Генуе немедленно предоставили на выбор два или три детских сада. Мы выбрали очень милый детский садик в пяти минутах ходьбы от дома, куда мой сын и пошел в сентябре — через год с небольшим после того, как мы с Сандро познакомились.

Магазины

В промежутке между кофе и обедом любой приличной и даже очень активно работающей женщине надо пробежать по продуктовым магазинам, потому что супермаркет — это очень и очень не круто. Ходить надо к мяснику, булочнику, зеленщику, рыбнику (в смысле — к торговцу рыбой) и к другим владельцам маленьких специализированных лавочек. Лавочки эти называются негоции, а их владельцы — негоциантами. Только ради этого волшебного слова — негоцианты — стоило изменить московской привычке по-быстрому купить все в одном месте. Познакомившись поближе с генуэзскими негоциантами, я стала думать, что экскурсии надо бы водить не по дворцам и музеям, а по этим маленьким магазинчикам, переступив порог которых так легко представить себе этих самых негоциантов, одетых в камзолы генуэзского бархата, принимающих товар, только что доставленный из Старой Гавани: губки, вина, соль, ткани, специи... Статная генуэзская матрона придирчиво рассматривает товар, поодаль топчется служаночка с корзинкой, а негоциант с достоинством, не спеша, о своем товаре рассказывает... В смысле "не спеша" здесь за последние пятьсот лет ничего не изменилось. Например, только на покупку сыра в самом правильном магазине исторического центра Генуи надо планировать как минимум полчаса. В этом, видимо, есть своя логика: сэкономив время на завтраке, потратить его на приобретение благ в старом стиле, или all'antica, как говорят итальянцы.

У мясника, к которому я теперь хожу, старая-престарая лавка с фотографиями то ли деда, то ли прадеда за тем же прилавком. Прилавок сделан из каррарского мрамора. На свободном пространстве расставлены креслица — можно сумки поставить, а можно так — присесть, поболтать. Свободное от фотографий дедов и прадедов пространство на стенах завешано афишами симфонических концертов. Мясник непременно спрашивает своих клиентов, что они будут готовить, и острейшим ножом разделывает заказанное мясо на нужные кусочки. Напротив него под старинными часами с боем сидит за кассой жена и поддерживает светскую беседу с посетителями. В горячие часы на подмогу приходит дочь — длинноногая, большеротая, с быстрыми и веселыми глазами. У мясника есть стандартная шутка: когда я объясняю ему, сколько мне нужно кровяной колбасы (она традиционно меряется длиной, а не весом), он просит "подержать размерчик" — в смысле размахнуть руками и показать сколько. Отрезанное он соизмеряет с размахом моих рук и радуется как ребенок, что снова попал тютелька в тютельку.

Продавец чая и кофе, напротив, всегда серьезен. Они с женой считают меня француженкой, несмотря на мои неоднократные объяснения, и он неизменно сообщает, что немецкое варенье — при всем его уважении ко мне — лучше французского конфитюра (лучше всего, конечно, русское вишневое варенье, да где ж его взять?). В лавочке сортов двадцать кофе (да, это мало, но ведь и сама лавочка маленькая) и два сорта чая. О чае традиционно читаю лекцию. Кивают головами, слушают и в конце концов доверительно сообщают мне, что они уже и сами прониклись и что если в зеленый чай добавить цветов шиповника, сухофруктов и вот этого меда, синьора (заговорщически подмигивает), то даже и ничего — можно пить.

Рыбники в Генуе деловиты и хамоваты. Рыбных лавок тут, разумеется, много, но стоит рыба в этих лавках чудовищно дорого. Особенно рыба, выловленная здесь, в Средиземном море. Рыбу при покупке должны почистить и разделать, если этого требует последующее приготовление, но если рыбка, которую вы себе приглядели, окажется меньше ладони, то рыбники непременно начнут капризничать: ну, синьора, куда же ее чистить, разве вы не знаете, что у этой рыбки голова — самое вкусное. Зато прямо в порту, рядом с Музеем моря, где стоят на причале самые красивые яхты, рано по утрам бывает рыбный рынок. Там не торгуются, не режут, не чистят, не разделывают, но зато продают только то, что сами ночью наловили, и — что важно — по божеским ценам.

В бакалейной лавке можно купить леденцы, варенье, горчицу, хрен, крахмал, специи, если, конечно, есть время и желание прослушать несколько лекций о природе, качестве и происхождении товаров. Время, кстати, можно довольно точно рассчитать заранее — по числу покупателей, ожидающих своей очереди: на каждого надо заложить примерно десять минут — пять минут на речь продавца и пять минут на ответный спич. Согласна, купить — то есть взять товар, заплатив за него деньги — можно было бы и быстрее, но в этом вся прелесть Италии: ее культуру сложно разделить на духовную и материальную. Каждая вещь должна быть красива и функциональна. У каждой вещи должна быть своя история.

О любви к детям

Сегодня у входа в супермаркет сидящая на пороге нищенка вскочила и стала суетиться, помогая мне затаскивать внутрь коляску. Две ступеньки для коляски — это уже серьезное препятствие. Пандусов здесь, в Генуе, еще меньше, чем в Москве. Нищенка, помогавшая мне с коляской, очевидно, не ждала от меня денег. Наоборот, было почему-то очень понятно, что она оставила свое рабочее место — ступенечку с аккуратной подстилкой, картонной коробкой для денег и плакатиком, — чтобы предложить помощь от чистого сердца, из любви к детям.

Еще любопытнее проститутки в узких и темных переулочках исторического центра. Здания в самом сердце Генуи строились в XIII-XIV веках, там есть улочки в буквальном смысле не шире раскинутых рук. На этих улочках в определенных местах стоят на посту проститутки, по-генуэзски "багаши",— старые и страшные до невозможности. Те, которые дежурят ближе к нашей школе, следят, чтобы дети не толкались, не упали, на какую-нибудь дрянь не наступили, малышам делают "козу" и складывают в умильную улыбку старый накрашенный рот: у-тю-тю, какая прелесть! Думаете, кто-нибудь хоть раз возмутился, повел брезгливо плечом? Ничего подобного! Даже наша нонна — совершенный образец элегантности и хорошего воспитания — показывает какие-то чудеса демократизма при всплесках этого всеобщего чадолюбия. Стоит рядом и вежливо улыбается, пока потрепанные жизнью уличные тетки восхищаются детьми.

Сакральная география

Итальянцы ориентируются в своей географии отлично. Потому что школьные занятия по географии активно подкрепляют практикой. Каждую субботу на все вокзалы страны ловко и слаженно высаживаются многочисленные десанты семей с младенцами, колясками, рюкзаками, чтобы полумертвыми от усталости вернуться на те же вокзалы в воскресенье вечером, усадив старших детей в малышковые коляски, а малышей — к себе на плечи.

Летом жители приморских городов стремятся в горы — к прохладе, а жители гор и равнин соответственно — к морю. Зимой все при первой возможности несутся на горнолыжные трассы. А весна и осень отведены под познавательные экскурсии по стране. Познание может иметь любой характер. Например, гастрономический — маленькие провинциальные городки проводят ежегодные праздники-ярмарки, посвященные ai prodotti tipici: меду, каштанам, колбасе, сырам, винограду, яблокам, белым грибам и чему угодно. Есть специальные праздники пирогов, паштетов, лепешек и даже оладий. Называются такие праздники sagra — от латинского sacrum — сакральный; впрочем, и слово "праздник", festa, оттуда же, от латинского festum — ежегодный священный праздник.

Именно такие праздники под названием sagra в Италии мне нравятся больше всего. Приедешь в какой-нибудь малюсенький городочек, обойдешь его весь за полчаса, распробуешь продукт, в честь которого устроен праздник, во всех видах, посмотришь на костюмированное шествие, а потом усядешься за длинный деревянный стол вместе с местными жителями — и ешь, пей, веселись, сдвигай деревянные кружки в такт незнакомой песне. Evviva la sagra! Есть во всем этом какой-то очень простой и глубокий смысл: праздник как заслуженный отдых после долгой работы. Щедрость подлинного веселья, которого хватает на всех — и даже на случайных гостей.

Глас народа

Итальянцы к концепции города-музея относятся, прямо скажем, прохладно. Что вполне понятно — слишком велик риск превратиться в страну-музей, а жить тогда где? Владельцы домов и квартир владеют не только внутренними квадратными метрами, но и внешними стенами своего дома. Из чего следует, что помывка, покраска и ремонт должны осуществляться за счет квартиро- или домовладельцев. Это значит, что их надо собрать, уговорить, и — что гораздо сложнее — получить от них деньги. Отобрать у людей деньги даже на самое хорошее дело — задача, в принципе, не из легких, а часто она осложняется тем, что какой-нибудь из владельцев в доме своем не живет, а где он живет — неизвестно.

Но раз уж внешние стены наших домов принадлежат нам и за ремонт фасадов тоже платим мы, то мы из своих окон и вывешиваем, что хотим.

Поперек узеньких улочек, вдоль лепных карнизов, над головами кариатид и атлантов в хорошую погоду полощутся на ветру портки и рубахи самых ярких расцветок. И все это каким-то непостижимым образом еще и контрастирует с окраской самого дома. Если стена оранжевая, то на ней будут болтаться красные, синие и зеленые тряпочки, если голубая — то белые, желтые и фиолетовые, так или иначе, ничего однотонного...

Длина шнура, на котором можно просушить на солнышке свое свежепостиранное белье,— это повод к гордости и соревнованию. Однажды у нас отключился телефон, потому что хрупкая и интеллигентная старушка, живущая по соседству, ухитрилась употребить наш телефонный кабель для развешивания своих кружевных панталончиков и вышитых скатертей. А в другой раз я своими глазами видела шнур бельевой веревки, привязанный к свободной руке скульптуры Мадонны. Другой рукой Мадонна, как и положено, придерживала младенца.

Больше всего переживает по этому поводу, не поверите, Сильвио Берлускони. Когда он принимал в нашей Генуе Супербольшую восьмерку, он отдельно обращался к генуэзцам с призывом не позорить страну и бельишко с веревочек поубирать. На что гордые жители одной из самых могущественных некогда морских республик вывесили на все доступные веревки все свои самые разноцветные трусы.

Страсть к общению

Никак не могу понять, все-таки радуют меня итальянцы или раздражают. Потому что раздражают иногда просто ужасно. Они одержимы очень понятной мне лично страстью к говорению: как только прекрасные итальянские слова начинают разноцветными леденцами попадать им на язык — они, как дети, уже не могут остановиться. В мои бедные уши постоянно поступает какая-то совершенно ненужная мне информация о том, кто, что, где и когда сегодня делал. Такие удобные конструкции, как "у меня есть дело", "сейчас я занята", "у меня еще две встречи, и после пяти я свободен", здесь не в ходу. Вместо того чтобы услышать одну из таких формул, я обычно узнаю, к кому сегодня приходил сантехник (и сколько взял за работу), кто возил собаку к ветеринару (бедную собаку сегодня тошнило целый день, теперь весь дом воняет), кто делал эпиляцию (за весь месяц ни минуты свободной не было, можешь себе представить, во что я превратилась?), кто наконец-то выбрался с друзьями, чтобы вдарить по пивку.