Вчера в шесть часов утра радио сообщило, что на Богородском кладбище в Ногинске хоронят неизвестных солдат, погибших в Чечне. Матери пропавших без вести, те, кого Министерство обороны не пригласило и не повезло на автобусах, стали созваниваться и поехали своим ходом. Только оказалось, что в Ногинске два Богородских кладбища. Одно в черте города, и его знают все. Другое — километрах в двадцати от первого, на месте бывшей городской свалки. И хоронят как раз там, где свалка. С кладбища на кладбище заблудившихся матерей подвозил специальный корреспондент Ъ ВАЛЕРИЙ Ъ-ПАНЮШКИН.
Я тоже заблудился. Десять человек, у которых я спрашивал в Ногинске дорогу к кладбищу, указывали мне как раз то, где никаких солдат не хоронили. И только уже на кладбище пьяный слабоумный сторож сказал:
— Это не тут хоронят. А ты поезжай на Москву, но сверни на Электроугли, слева увидишь свалку, там и кладбище. И возьми матерей с собой. У меня в каптерке сидят рыдают.
Из каптерки вышли две женщины лет пятидесяти. Или выглядевшие на пятьдесят. Одну звали Тамарой, другую Женей. От них пахло дешевыми духами и водкой. Тамара села на заднее сиденье, прижалась лицом к боковому стеклу и проплакала всю дорогу. Я не видел ее в зеркальце, но время от времени она всхлипывала:
— Трафереточки ведь есть у них? — имея в виду военных, организовавших похороны.— Мне бы только фотокарточку им показать. А они по трафереточкам сверят и покажут мальчика моего. Хоть обнять его последний раз.
— Какие трафареточки? — спрашивал я.
— Ну как же. На каждого солдата обязательно трафереточки есть. Это же государственная служба. Положено.
Сидевшая рядом со мной на переднем сиденье Женя была серьезной и мрачной. Женя объяснила, что вместе с Тамарой они объездили всю Чечню. Искали сыновей. И в Ростове-на-Дону были, в лаборатории у полковника Щербакова. И Тамара всегда была уверена, что сразу узнает своего сына, что материнское сердце подскажет. Но когда Щербаков стал показывать Тамаре фотографии неопознанных солдат, Тамара поняла, что узнать сына не сможет.
— Там же обрубки, понимаешь? — говорила Женя.— Куски угля, понимаешь? Изрубленные так, что родная мать не узнает.
— Не узна-а-ает...— вторила Тамара с заднего сиденья, и слезы ее текли по стеклу моей машины, как будто дождь.
— Она с ума сошла,— спокойно комментировала Женя.
— Нет, я не сошла с ума. Мне бы только на кладбище.
Когда мы приехали на кладбище, траурный митинг уже закончился. Мать погибшего солдата Анна Песецкая уже потребовала вести войну до победного конца, и генерал Валерий Манилов уже пообещал именно так ее и вести. Неизвестных солдат уже закопали, и над каждой могилой поставили серый камень с маленьким номером в нижнем углу. Женщины ходили по могилам и переписывали номера в блокнотики. Матерям обещали, что по этим номерам генетическая экспертиза будет продолжаться.
На кладбище Тамара сразу отыскала в толпе Валерия Манилова, подошла к нему и показала фотографию сына. Фотография была хоть цветная, но очень мятая. Эту же фотографию Тамара показывала уже Шамилю Басаеву, Александру Лебедю и полковнику Щербакову. Тамариному сыну на фотографии было лет четырнадцать. Он был снят с матерью и младшей сестренкой.
— Посмотрите на моего мальчика,— сказала Тамара Манилову,— вы не знаете, где он?
— Не беспокойтесь,— генерал Манилов прикоснулся к Тамариному рукаву и выразил сочувствие.— Мы обязательно все имена установим.
— Как же вы установите? — вмешалась Женя.— Мы же видели в Чечне, вы их бульдозером в вагоны грузили.
— Я понял,— растерялся генерал,— материнский наказ такой, чтобы закончить этих бандитов в их логове.
— Нет,— возразила Женя,— не бандитов надо заканчивать, а войну. А то вы там маршируете, а мы тут хороним.
Но генерал-полковник Манилов ее не слушал и продолжал говорить про войну до победного конца в ответ на слезные просьбы матерей немедленно войну прекратить.
И вдруг все замолчали. И оглянулись. Военный оркестр вдруг грянул марш. Не траурный, а бравурный, как на параде. И, как на параде, чеканя шаг, мимо опешивших матерей молодцевато прошагал почетный караул. Церемония окончилась.
Только Тамара мяла в кулаке свою фотографию, а Женя приговаривала:
— Что же они делают, вояки? Что же они делают?