Вторая оперная сцена столицы открыла сезон премьерой "Дуэньи" ("Обручение в монастыре") Сергея Прокофьева. Режиссеры-постановщики Александр Титель и Людмила Налетова, художник Владимир Арефьев и дирижер Ара Карапетян представили статусного советского композитора озорником-футуристом, а его оперу 1941 года — самой настоящей музкомедией.
Впервые открыв в 1940 году "Дуэнью" Шеридана, Сергей Прокофьев еще не знал, что когда он напишет одноименную оперу, на нас нападут фашисты. Следовательно, предвоенный соцзаказ "жить стало лучше, жить стало веселей" поменяется на "вставай, страна огромная"; возбудившая интерес Прокофьева к Шеридану мхатовская "Школа злословия" уйдет с театральных подмостков; а сам обесконъюнктуренный Прокофьев, поприсутствовав на паре закрытых прогонов "Дуэньи" в Станиславском и Немировиче, пойдет обдумывать оперу "Война и мир".
Историческая ситуация надолго и несправедливо похоронила "Дуэнью". Вытаскивать ее из-под пресса музыковедческой хронологии, дежурно разделившей Прокофьева на "раннего" и "зрелого", то есть эмигрантского и советского, казалось излишним. Специфический прокофьевский юмор явно мешал восприятию этого композитора современниками, что и понятно: автору революционной оперы "Семен Котко" и шекспировского балета "Ромео и Джульетта" шутить не по статусу.
Покусившись на "комедийное qui pro quo" Прокофьева, Театр Станиславского поступил вполне революционно. Была хорошо обыграна компанейская студийная нота: к штату театра добавили студентов гитисовского класса Тителя, на увертюру поставили профессиональную гимнастку, а ко всему этому — воздушные декорации-вертушки, арлекинский миманс и по-зощенковски карикатурную массовку.
В этом карнавально-праздничном антураже комедия положений выглядела равной самой себе. Дети дона Херома (Жерома) — Луиза и Фердинанд со своими возлюбленными обаятельно дурачат папашу. В исполнении Владимира Войнаровского лысый, пузатый родитель был абсолютно не страшен. Вот он в вязаном халате поет оперетточную арию, вот дает бытовой рецепт "намажьте щечки скипидаром", а вот, кажется, начинает сердиться. В зале хохочут.
Постановка, ловко жонглируя приметами итальянского карнавала, постмодернистски смешала их со сталинскими парадами (хористки в бело-голубых матросках) и с типажами кинематографа 60-х. Луиза (Хибла Герзмава) роскошно спела непокорную дочь, пользуясь ужимками "кавказской пленницы", а ее подруга Клара (Ирина Гелахова) отстрадала прямо как Жанна Моро в "Ночи" Антониони. Выходов инфернальной толстухи-дуэньи вовсе ждали как праздника: Елена Манистина воплотила свою карикатурную героиню самыми отвязными гэгами — от аэробики (в черных сатиновых трусах) до танца живота.
Оркестр, поначалу казавшийся несколько приглушенным, постепенно обнаружил необходимую прокофьевскую интонацию — одновременно лирически-гибкую и футуристски-острую. В сочетании с метафорически условным оформлением сцены и с хорошо структурированной режиссурой музыка Прокофьева прозвучала неожиданно актуально. Такую легкую, контактную оперу Москва видит впервые.
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ