"Было бы недурно разделаться с долгами, хотя бы посредством освобождения крестьян"

Так уж повелось с древнейших времен, что у победы всегда масса отцов, и лишь поражение навсегда остается сиротой. Кто знает, как бы описывался долгий и трудный путь к отмене крепостного права, если бы она в конце концов не состоялась в 1861 году, а процесс принятия этого важнейшего решения растянулся бы на много лет? Однако все произошло так, как произошло, и каждый год 19 февраля это важнейшее событие в жизни страны отмечалось как грандиозный праздник.

"Приписывал себе славу внушителя идеи"

Либеральная интеллигенция устраивала ежегодные банкеты, где говорилось множество цветистых и длинных речей о том, насколько важную роль сыграли в реформенном деле прогрессивные идеи, распространявшиеся писателями, поэтами и публицистами. Не менее пышно отмечали знаменательную дату те, кто в большей или меньшей степени оказался причастным к работе многочисленных комиссий и комитетов, создававшихся по мере разработки положений об освобождении крепостных.

Огромный вклад в прославление себя в свете событий 1861 года внесло и бесчисленное количество мемуаристов. Каждый побывавший хоть раз на словопрениях по крестьянскому вопросу старательно вписывал собственную персону в сонм виднейших деятелей реформы, а кроме того, добавлял в описание процесса освобождения столько не вполне реальных и вымышленных деталей, что суть дела начала исчезать в тумане из бессчетного количества пустых слов.

К примеру, совершенно исчезла ясность в вопросе о том, каким же именно образом Александр II пришел к решению о необходимости отмены крепостного права. В заметках об истории крестьянской реформы, опубликованных в 1886 году, тайный советник Федор Еленев, реально участвовавший в процессе подготовки с первого его дня, иронизировал:

"В нашей печати не один раз затрагивался вопрос: откуда явилась у Императора Александра Второго мысль освободить крестьян? Ходил, между прочим, рассказ, что Император Николай на смертном одре завещал это дело своему сыну и преемнику; а некоторые прибавляли, что он взял даже с Наследника клятву в том, что тот исполнит его волю. Стоит только вспомнить, при каких тревожных обстоятельствах умирал Император Николай, чтобы понять, что в эти минуты в его уме не могло быть места ни для каких других забот государственного правления, кроме помыслов о тяжкой и неудачной для нас борьбе, кипевшей на южных пределах государства. Поэтому рассказ этот должно причислить к тем благочестивым легендам, которыми народное воображение любит окружать достопамятные события в народной жизни. Являлись в наших журналах и такие статьи, в которых авторы не задумывались приписывать самим себе либо своим патронам и полубогам возбуждение в Императоре Александре мысли освободить крестьян. Так один довольно известный писатель-чиновник повествовал, что министр внутренних дел Ланской, желая представить в своем первом годовом отчете Государю не сухой перечень распоряжений и донесений по министерству, как это делалось дотоле, а яркую картину положения народа, воспользовался талантами этого чиновника и его знанием России и поручил ему составление упоминаемого отчета: вот из этой-то бумаги Император Александр и узнал о плачевном положении русских крестьян и принял решение освободить их! Среди восторженных похвал Тургеневу, вызванных его кончиною и публичным чествованием его останков, хвалители не удовольствовались провозглашением его "великим учителем", "духовным вождем русского народа" и проч., но объявили, что мысль об освобождении крестьян зародилась в уме Императора Александра ни более, ни менее, как из чтения "Записок охотника". Впрочем, поклонники Тургенева только повторяли в этом случае его собственные слова: как известно, в разговорах с своими близкими он постоянно приписывал себе славу внушителя идеи об освобождении крестьян Императору Александру Второму. Конечно, люди, сколько-нибудь знакомые с фактами, прочли все подобные повествования с горькой усмешкой. Но много ли у нас людей, знакомых с фактами?"

"Я хочу вывести народ из варварского состояния"

А факты свидетельствовали о том, что полувеком ранее, в начале XIX века, об освобождении крестьян всерьез задумывался Александр I. В ноябре 1802 года ему был представлен доклад сына известного военачальника XVIII века фельдмаршала Румянцева — графа Сергея Румянцева, который просил разрешить ему отпустить на волю 199 крепостных с семьями, наделив их землей по взаимному согласию и на основаниях, не противоречащих закону. Вопрос бурно обсуждался в Государственном совете, члены которого — крупные землевладельцы — отнеслись к появлению в стране нового сословия — свободных хлебопашцев, как назвал их Румянцев, резко отрицательно:

"Издание общего закона об освобождении крестьян по условиям может произвесть превратные толки, и... многие помещики усмотрят в нем первое потрясение их собственности, а крестьяне возмечтают о неограниченной свободе".

Однако император все еще пребывал под влиянием идей Просвещения, в которых его воспитали, и настоял на принятии нового закона, изданного 20 февраля 1803 года. Однако, как и предсказывали члены Государственного совета, остальные русские помещики не торопились следовать примеру графа Румянцева.

Следующий опыт облегчения положения крестьян император провел в прибалтийских губерниях Российской империи:

"Сельскохозяйственный кризис, голодовки, крестьянские бунты в начале XIX века,— писал историк И. М. Катаев,— заставили правительство вмешаться в отношения немецких баронов и их крепостных. В 1804 г. было издано особое положение для Лифляндии и Эстляндии, на основании которого определялись повинности крестьян, по каждому имению были составлены списки повинностей (вакенбухи), за крестьянами-хозяевами было признано право на наследственное владение их земельными участками; для безземельных крестьян-батраков и дворовых людей был установлен minimum обязательного вознаграждения. Положение 1804 г. могло бы значительно улучшить быт лифляндских и эстляндских крестьян (Курляндии оно не коснулось), если бы оно исполнялось на практике. К сожалению, этого последнего не было; помещики легко находили способ для обхода закона, что вызвало новые крестьянские волнения в крае".

Огорченный подобным исходом своих начинаний Александр I в 1807 году говорил французскому посланнику в Санкт-Петербурге генералу Савари:

"Я хочу вывести народ из того варварского состояния, в котором он находится при существовании торга людьми. Я скажу даже более. Если бы образованность была на более высокой степени, я уничтожил бы рабство, если бы это даже стоило мне жизни".

Александр I вполне обоснованно опасался недовольства малообразованных в большинстве своем дворян, поскольку подобное недовольство стоило жизни его отцу — Павлу I. Но император отчетливо видел, что крепостные порядки мешают развитию и русской торговли, и русской промышленности. А все его усилия по укреплению и расширению отечественного фабричного производства неизменно кончаются крахом.

Кроме того, развитию России все сильнее и сильнее мешала ее законодательная система. Ведь на протяжении веков, не считая редких попыток создания уложений, артикулов и прочих обширных законодательных актов, любые царские волеизъявления появлялись в результате рассмотрения разного рода челобитных по сугубо конкретным делам, как это было в случае с докладом графа Румянцева. Причем в принятии того или иного исхода всегда оказывали влияние лоббисты и личность челобитчиков. Какого-либо серьезного учета подобным решениям по существу не велось, указы давались по докладу конкретного сановника и объявлялись им тому ведомству, которому следовало исполнять высочайшую волю. Так что военное начальство порой слыхом не слыхивало об указаниях, полученных губернскими властями о расквартировании войск.

В итоге в разные царствования, а иногда и в разные годы одного и того же правления принимались прямо противоречащие друг другу указы. А это создавало для чиновников и судей наиблагоприятнейшую среду для вымогательства, поскольку в залежах указов можно было отыскать документ с любым нужным решением, а дальше — закон, что дышло, поворачивался после получения мзды в нужном щедрому правителю направлении.

Существовала и еще одна странность российского законодательства, которая мешала развитию страны не меньше путаницы в неимоверном количестве указов. При присоединении тех или иных областей самодержцы чаще всего гарантировали новым подданным, будь то в Прибалтике, на Кавказе или в губерниях, доставшихся России при разделах Польши, что им сохранят все прежде действовавшие законы. Так что в результате издание общеимперских законов превращалось в трудноразрешимую проблему, поскольку приходилось учитывать все прежние законодательные акты или создавать новые тупики и противоречия в их применении.

"Намерение встретило сильное неодобрение"

Все это Александр I прекрасно знал и понимал. И потому поручил создать Полный свод законов Российской империи, составление которого при его жизни так и не завершили.

Конечно, можно было подойти к проблеме радикально и вместо горы старых законов создать новое, способствующее прогрессу страны законодательство. Вот только проблема упиралась в то, что миллионы подданных императора — крепостные крестьяне — не имели никаких прав. И до составления новых законов следовало как-то разрешить эту задачу.

Беда заключалась в том, что Россия при всех ее колоссальных размерах и несметных природных богатствах продолжала оставаться бедной страной, где, к примеру, императрица Екатерина II, несмотря на многочисленные клятвы и обещания попросту использовала средства вкладчиков банков для латания прорех в казне, нимало не задумываясь о последствиях. Бедность государства вела к тому, что его опора, дворянство, кормилось в массе своей лишь тем, что производили его крепостные, поскольку жалование офицеров и чиновников оставляло желать много лучшего. А перераспределение в пользу тех, кто еще не обзавелся землей и крепостными душами или считал доходы от них не соответствующими своим потребностям, происходило проторенным путем взяточничества и казнокрадства.

Слом старой системы неизбежно вел к новым расходам не только в виде достойной оплаты военным и гражданским чинам. В стране потребовалось бы создание полноценной полицейской службы в глубинке. А всего несколькими годами ранее император Павел I хвастался тем, что в России в сельской полиции нет особой нужды, поскольку у него есть 100 тыс. полицмейстеров, имея в виду помещиков, обязанных поддерживать порядок на своих землях.

Но самое главное заключалось в том, что русская армия была неотъемлемой частью крепостной системы, где солдат оставался крепостным, переданным хозяином-помещиком хозяину-офицеру. Поэтому во время развернувшихся в Европе войн любые изменения в этом механизме могли привести к опасным и даже катастрофическим последствиям для русского самодержавия.

После победы над Наполеоном, казалось бы, открылись новые возможности для ликвидации крепостного права. Однако дворянство во время Отечественной войны понесло существенные потери от разорения французами Москвы и множества имений, а также собирало ополчения и жертвовало собственные средства. Так что ситуация вновь не благоприятствовала освобождению крестьян. Затем началось покорение и умиротворение горцев Кавказа, так что вопрос вновь оказался несвоевременным. Да и в целом Александр Благословенный, как его именовали придворные льстецы, уверовал в то, что радикальные изменения не так уж нужны. Мало того, он начал пресекать любые поползновения к изменению положения крестьян.

"В 1816 г.,— писал Катаев,— 65 помещиков Петербургской губернии пожелали обратить своих крепостных в "обязанных поселян" (лично свободных, но безземельных.— "Власть"). Это намерение встретило сильное неодобрение со стороны государя, который увидел в нем даже посягательство на его законодательную власть. В 1818 г. виленскому губернатору, допустившему на дворянском собрании обсуждение вопроса об увольнении крестьян от подданства, комитет министров по приказанию государя сделал замечание, так как дворянство "не имело права без дозволения начальства трактовать о предметах толикой важности". В 1820 г. несколько высших представителей дворянства (гр. Воронцов, кн. Меншиков, гр. Потоцкий, кн. Вяземский, Н. И. и А. И. Тургеневы) сделали попытку составить общество с целью постепенного освобождения своих крестьян; проект был представлен имп. Александру, который выразил несочувствие ему и высказал пожелание, чтобы каждый из учредителей задуманного общества поработал особняком и представил свой проект в Министерство Внутренних дел".

Итоги царствования Александра I в крестьянском деле оказались неутешительными. Прибалтийские бароны мало-помалу добились изменения в законах, которые сводились к тому, что крестьяне остались свободными, а вся земля отошла к помещикам. Так что все крестьяне превратились в батраков, работавших за гроши, или в самом лучшем случае арендовали землю у баронов за непомерную плату.

Не лучше обстояло дело и со свободными хлебопашцами. С момента принятия закона в 1803 году до конца царствования Александра I в 1825 году историки насчитали всего 161 случай перехода крепостных индивидуально и целыми селами в свободные хлебопашцы. Причем только 17 помещиков отпустили крестьян бесплатно, а в четырех случаях крестьяне получили ссуду на выкуп от казны. Всего получило свободу 47 153 душ мужского пола.

Так что в 1825 году крестьянский и все прочие вопросы в почти неизменном виде достались в наследство преемнику и брату усопшего императора — Николаю I.

"По условиям времени могли выйти из неволи"

Если верить мемуаристам, Николай I, славившийся своей черствостью и стремлением к установлению армейских порядков везде и всюду, воспринимал проблемы крепостных крестьян с совершенно не характерной для него чувствительностью. Рассказывали, что с первых дней царствования он собирал сведения о крестьянских жалобах и брожениях в отдельных папках, при случае показывал их и говорил, что он в курсе дел и размышляет над облегчением положения землепашцев.

Все проблемы при этом оставались в прежнем состоянии, а главное, большинство землевладельцев по-прежнему резко противились изъятию у них второго по значимости ресурса после земли — бесплатного крепостного труда. Возможно, именно поэтому император начал облегчать положение крестьян с тех, кто уже был формально свободен, с государственных крестьян, в число которых, кстати, зачисляли и "свободных хлебопашцев". Назначенный императором для управления государственным имуществом, в число которого входили и государственные крестьяне, граф Павел Киселев провел полную инвентаризацию государственных земель и проживавших на них крестьян, а их по ревизии 1833 года насчитывалось 7 млн 649 тыс. душ, что составляло треть всего сельского населения России. После этого граф перераспределил между ними землю так, как, по его мнению, было более правильным и справедливым, а затем приступил к постепенному освобождению крепостных.

Видный русский архивист и историк Сергей Князьков писал:

"Сторонник постепенного освобождения крепостных, Киселев смотрел на свое дело как на подготовительную ступень к великому делу освобождения рабов. Государственные крестьяне, устроенные по его плану, казались ему тем резервуаром, куда должна была вобраться масса освобожденных крепостных. Сам он прилагал все усилия к тому, чтобы всячески расширять состав группы государственных крестьян путем включения в нее тех разрядов несвободного населения России, которые по условиям времени могли выйти из неволи. В 1841 г. по инициативе П. Д. Киселева были выкуплены и перечислены в разряд государственных крестьян крепостные однодворцы в количестве 7 886 душ. Северные крестьяне половники были поселены в количестве 2 715 душ на казенных землях и сделались тоже государственными крестьянами. Затем П. Д. Киселев просто организовал широкую покупку в казну помещичьих имений, продававшихся за долги владельцев, и успел скупить 178 имений с 54 349 душами крестьян... Всеми этими мерами П. Д. Киселев хотел провести и укрепить в практике государственной жизни взгляд на государственных крестьян как на свободных сельских обывателей, живущих на казенной земле, а не крепостных казны. При Киселеве в Министерстве Государственных Имуществ, правда, под большим секретом, обсуждался даже вопрос об организации выкупа государственными крестьянами занятых ими казенных земель. Настойчиво проводя в жизнь отдельными своими распоряжениями взгляд на государственных крестьян как на свободных сельских обывателей, Киселев предполагал утвердить этот взгляд в жизни путем издания особой жалованной грамоты государственным крестьянам, которая определила бы права свободных сельских обывателей вроде того, как екатерининские жалованные грамоты 1785 г. определяли права дворян и горожан. Такая грамота была им даже подготовлена, но слух об этой мере П. Д. Киселева переполошил крепостническое дворянство. Отовсюду посыпались протесты дворян и опасения, что такая грамота произведет слишком опасное впечатление на крепостных, и издание грамоты не осуществилось".

В 1842 году в дело освобождения крестьян вмешался и сам император, причем сделал это со своей обычной военной прямотой. Он полагал, что, с одной стороны, крепостным следует дать волю, но с другой — за дворянством следует оставить все права на землю. Собственно, это напоминало то, что с конца 1810-х годов имело место в прибалтийских губерниях. Однако император настаивал на том, чтобы помещики и крестьяне, согласно установленным им правилам, полюбовно договорились о том, чтобы крестьяне получили необходимую им для пропитания землю в вечную аренду, обязываясь за это выполнять договоренное количество работ для помещика. Крестьян, перешедших к новым условиям жизни, по задумке царя, следовало именовать обязанными.

Противиться воле императора не посмел никто, и закон был подготовлен и подписан Николаем I 2 апреля 1842 года. Однако еще при обсуждении этого указа член Государственного совета князь Дмитрий Голицын мудро заметил, что если договоры оставить на волю владельцев, то они едва ли кем-то будут заключены. Именно так и произошло. За первые шесть лет действия указа, договоры с крестьянами об отпуске их на волю с предоставлением земли за оговоренные с ними обязанности подписал только один русский помещик — генерал-фельдмаршал Михаил Воронцов. А до конца жизни Николая I, до 1855 года — всего-навсего пять.

"Крепостные перестали окупать стоимость своего содержания"

Казалось, что такая ситуация может длиться бесконечно. Все законодательные инициативы сверху неизменно встречали глухое сопротивление со стороны владельцев душ. К примеру, в 1840 году правительство разрешило владельцам посессионных фабрик, на которых трудились крепостные рабочие отпускать их на волю. И фабриканты немедленно начали отпускать, а точнее, выгонять стариков и немощных, которых прежде обязывались кормить всю оставшуюся жизнь.

Но некоторые перемены в стране и настроениях владельцев душ все-таки постепенно происходили. И это доказывал пример посессионных фабрик. Подневольные крестьяне и рабочие работали все хуже. Некоторые помещики стали более широко отпускать своих крепостных в города на различные работы, требуя выплачивать за право работать на стороне весьма значительный оброк. Другие же попытались увеличить продолжительность и объем работы на помещика — барщину:

"При существовавшем в то время хозяйстве,— писал виднейший русский специалист по крестьянскому вопросу Александр Корнилов,— во многих имениях некуда было давать наличного крепостного труда, и крепостные перестали, таким образом, окупать стоимость своего содержания. Сельские хозяева все более и более приходили к сознанию дороговизны и малой производительности крепостного труда, кроме чисто промышленных местностей, где крепостные, отпускавшиеся на оброк, доставляли иногда значительные доходы своим господам. Особенно ярко чувствовали помещики невыгодность крепостного строя в годы неурожаев, когда обязанность кормить крепостных ложилась на их расстроенные хозяйства непосильным бременем... Многие помещики попробовали усилить эксплуатацию крепостного труда, обращая имения, ранее бывшие на оброке, в барщинные, и заводя вотчинные фабрики. На некоторых таких фабриках крестьян стали обращать в "месячников", работавших без всякой заработной платы и получавших скудное пропитание от помещиков. Положение таких "фабричных рабов" было ужасно; но и эта система оказалась для помещиков недостаточно выгодной, ибо при вялой работе таких крестьян даже и скудное их пропитание оказывалось слишком дорогим для помещиков".

К постоянно падающей производительности труда присоединились еще и долги, которыми было отягощено подавляющее большинство русских поместий, и которые росли с устрашающей силой.

"Долги, обременявшие помещичьи имения,— констатировал Корнилов,— особенно после войны 1812 г., все увеличивались, причем большая часть займов сделана была и продолжала делаться непроизводительно — на роскошь, на поддержание дворянской суетности и спеси, а не на улучшение хозяйства, и потому выпутаться из этих долгов при прежнем ходе дел было невозможно... В 1843 г. в госуд. банке и в сохранных казнах было заложено 5 575 515 душ. В 1852 г. число заложенных душ возросло до 5 843 735, а к 1 января 1856 г. до 6 028 794. Сверх того, в приказах общественного призрения было заложено на сумму 100 000 000 руб., по приблизительному расчету современников, около 1 000 000 душ; между тем как по 9-й ревизии всех крепостных людей мужского пола числилось 10 708 856. В заложенных имениях долгу приходилось на каждую душу по 69 рублей в среднем".

Получалось, что две трети крепостных уже заложено, а вероятность погашения долга либо весьма мала, либо совершенно призрачна. Ведь даже проценты по ним составляли весьма и весьма значительную сумму. Именно поэтому известный русский историк Василий Семевский отмечал:

"Уплата процентов по этим долгам лежала тяжелым бременем на помещичьих хозяйствах и наводила многих дворян на мысль, что было бы недурно разделаться с этими долгами, хотя бы посредством освобождения крестьян".

В числе первых попытались освободиться одновременно от долгов и крестьян тульские дворяне. В 1843 году они предложили губернскому начальству собственный вариант освобождения крестьян, который, по их мнению, должен был устроить все заинтересованные стороны. Помещики, опираясь на положения указа 1842 года, предлагали освободить крестьян и выделить на каждую ревизскую, т. е. учтенную во время последней ревизии, душу по одной десятине (немногим более гектара) земли. При этом ни барщины, ни оброка они от бывших крепостных не требовали. Помещики просили у казны за каждого освобожденного списать долгов на 45 рублей серебром. Кроме того, остающиеся долги они просили рассрочить на десять лет и до их выплаты не взимать земельных податей.

Собственно, это само по себе было огромным шагом вперед. Но проблема заключалась в обычной бедности государства российского, которое не могло позволить себе настолько дорогостоящей операции. К тому же похожие проекты, но с освобождением крестьян на других условиях начали предлагать дворяне и из других губерний. Проектов становилось настолько много, что для их обсуждения Николай I создал секретные комитеты, действовавшие конфиденциально для того, чтобы не вызывать слухов и не возбуждать в крепостных преждевременных надежд, ведущих к бунтам.

Сторонним наблюдателям могло показаться, что в России вот-вот наступит время перемен. Но в 1848 году в Европе начались революции, всерьез напугавшие Николая I и всю русскую элиту. Многие из крупных землевладельцев, которых проблема долгов беспокоила куда меньше, мелкопоместное и среднее дворянство принялись подавать императору доклады о том, что любые изменения существующего положения могут привести к революционному взрыву в России, а потому их следует отложить на неопределенное время. Логика таких посланий выглядела безукоризненной, а страх перед потрясениями основ оказался настолько велик, что все работы по крестьянской реформе оказались свернутыми.

"Речь эта была совершенною неожиданностью"

Сворачивание подготовки реформ отнюдь не означало, что крестьяне перестали надеяться на освобождение от все более усиливавшегося и озлоблявшего их гнета. Свободы все не было, а после начала в 1853 году Крымской войны недовольство крестьян выросло до возникновения бунтов. Причиной послужило создание народного ополчения, подобного тому, что дважды собиралось во время войн с Наполеоном. Крестьяне прекрасно помнили, как тех, кому не грозил рекрутский набор на службу, оторвали от семей и держали в войсках и на различных работах долгие годы. А их жены и дети тем временем голодали и умирали. Теперь крестьяне за вступление в ополчение хотели получить совершенно конкретную плату — свободу:

"С началом Крымской кампании,— писал Корнилов,— крепостной вопрос вновь принял тревожный характер под влиянием сильных волнений крестьян, вспыхнувших во многих губерниях по поводу слухов об освобождении от крепостной зависимости тех из них, которые добровольно поступят в ополчение. Для усмирения этих волнений, последовавших за объявлением указа о морском ополчении 3 апреля 1854 г. и манифеста о народном ополчении 29 января 1855 г., правительству пришлось употребить в дело значительные военные команды и отряды кавалерии. На помещиков эти волнения нагнали большой страх и заставили их вновь серьезно призадуматься над крестьянским вопросом".

То, что проблему придется решать, стало очевидным и после позорного для России окончания войны. Среди крестьян стали упорно ходить слухи о том, что в условия мира, подписанного Россией, Англия, Франция и Турция включили обязательное освобождение помещичьих крестьян. Естественно, ничего подобного никогда не происходило, но крепнущая уверенность крестьян в скорой свободе служила свидетельством того, что вопрос нужно было решать, пока не начался бессмысленный и беспощадный бунт.

Очевидным было и то, что в войне проиграла вся старая государственная система с жутким законодательством, коррупцией, жалкой промышленностью и никчемным транспортом. При этом всем, как говорилось тогда, читающим и мыслящим людям было очевидно, что реконструкцию страны следовало начинать с отмены крепостного права.

"Крепостное право,— писала публицист И. Игнатович,— развращало чиновничество, пропитывало насквозь весь государственный организм. Чиновники, привыкнув брать взятки с помещиков, существовать на их счет, переносили свои привычки на все. Взяточничество, презрение к человеческой личности, произвол старших над младшими существовали всюду — в армии, флоте, в канцеляриях, в высших инстанциях и в низших. Никакие распоряжения, угрозы высшего правительства не могли искоренить взяточничества чиновников, когда чуть не половина населения находилась в руках помещиков, распоряжавшихся личностью своих крепостных, как им заблагорассудится".

Все это прекрасно понимал и Александр II. Но он с первого дня своего царствия колебался между тем, что сам является первым дворянином страны и должен блюсти интересы дворянства, прежде всего владение землями и крестьянами, и тем, что эти интересы ведут страну к полному краху.

В своем манифесте по случаю вступления на престол в 1855 году новый император пообещал благородному сословию сохранить все права, данные в прежние царствия. И дворянство однозначно поняло, что никакой отмены крепостного права не будет. Но уже в следующем году в Москве Александр II сказал полностью противоположное:

"В конце Марта или в самых первых числах Апреля 1856 года,— вспоминал Федор Еленев,— то есть тотчас по заключению Парижского мира, Государь поехал в Москву. Тамошний генерал-губернатор граф Закревский доложил государю, будто в народе и между дворянами ходят тревожные слухи о готовящемся освобождении крестьян, и просил его принять дворянских предводителей и успокоить дворянство. Уступая просьбе Закревского, Государь принял предводителей Московской губернии и сказал им следующие слова: "Слухи носятся, что я хочу объявить освобождение крепостного состояния. Это несправедливо, а от этого было несколько случаев неповиновения крестьян помещикам. Вы можете сказать это всем направо и налево. Я говорил то же самое предводителям, бывшим у меня в Петербурге. Я не скажу вам, чтоб я был совершенно против этого. Мы живем в таком веке, что со временем это должно случиться. Я думаю, что и вы одного мнения со мною; следовательно, гораздо лучше, чтобы это произошло сверху, нежели снизу". Речь эта была совершенною неожиданностью как для дворянства, так и для высших правительственных лиц; притом она заключала в себе противоречия, повергшие дворянство в недоумение. Министр внутренних дел Ланской прямо выразился своему товарищу Левшину, "что весьма сожалеет, что речь эта была сказана". Когда потом Ланской спросил Государя, точно ли он говорил то, что записано и ходит по рукам, то Государь, с некоторым нетерпением, отвечал ему: "Да, говорил точно то, и не сожалею о том"".

"Освобождение крестьян не должно показаться так страшно"

Собственно, трудно было определить, не поняли московские дворяне императора или не захотели понять:

"Московское дворянство,— писал Еленев,— конечно, не могло распутать этого противоречия и не поняло намека, сделанного ему Государем. Притом, вероятно, недоумение московского дворянства было представлено Государю в более резком виде, чем каково оно было на самом дел: отсюда неудовольствие его на московское дворянство, как несочувствующее его видам".

Возможно, будь московские предводители дворянства понятливее или сговорчивее, процесс мог опять растянуться на десятилетия, пока какая-либо причина вновь не остановила его. Но москвичи продемонстрировали, по сути, неуважение к самодержцу. И для императора вопрос из просто важного превратился в принципиальный. Он тут же отправился за помощью к своему бывшему преподавателю военных наук:

"Из Москвы,— писал тот же автор,— Государь поехал в Варшаву и на пути останавливался на несколько дней в Брест-Литовске, где постоянно виделся с виленским генерал-губернатором Назимовым, принадлежавшим к числу самых близких к нему лиц. Есть одно свидетельство (хотя и чрезвычайно преувеличивающее роль Назимова в этом деле), что Государь поручил ему пропагандировать среди дворян трех северо-западных губерний мысль о неизбежности освобождения крестьян. Испытав неудачу в Москве, Государь остановился мыслью на польском дворянстве северо-западных губерний, справедливо полагая, что для этого дворянства, по его соседству с Пруссией и Остзейским краем, освобождение крестьян не должно показаться так страшно, как для помещиков внутренних губерний".

Агитация губернатора Назимова не сразу достигла своей цели, однако несколько месяцев спустя польские дворяне проявили себя так, как требовалось:

"Во время съезда губернаторов и дворянских предводителей в Москву по случаю коронации, в августе 1856 года,— вспоминал Еленев,— Ланской и Левшин предваряли их, в самых общих выражениях, о намерениях правительства и старались выведать их взгляды на этот предмет. Большая часть предводителей выражала удивление, а иногда и непритворный страх при этих намеках на реформу, к которой наше дворянство вовсе не было подготовлено. Только предводители трех северо-западных губерний — Ковенской, Гродненской и Виленской,— предупрежденные уже Назимовым о намерениях правительства, без страха произносили слово "освобождение" и давали понять, что польское дворянство этих губерний не прочь будет приступить к такой реформе".

Полякам поручили подготовить проект реформы, и одновременно император решил создать негласный комитет для обсуждения вариантов реформы, подобный тем, что действовали в прежнее царствие. Время шло, а результатов ни из Вильно, ни из секретного комитета к императору не поступало. Как предполагали и современники, и историки, участники процесса полагали, что, затягивая дело, они доведут его до того, что Александр II охладеет к идее освобождения крестьян, и все пойдет прежним путем.

Однако император воспринимал все подобные уловки как неповиновение себе лично, а потому жестко приказал активизировать всю подготовительную работу. Полученные предложения от польского дворянства совпадали с тем, что говорилось в большинстве российских проектов. Крестьяне должны получить свободу, а за дворянами останется вся полнота собственности на землю. Вариант, когда страну наполнят миллионы голодных и не имеющих никакой собственности людей императора категорически не устроил. И он строго указал, что крестьянам должно быть предоставлено право выкупа земли, занимаемой их домом и усадьбой, а также предоставляться такая площадь сельхозугодий, которой хватит для прокормления крестьянских семей и выплаты положенных налогов и податей. А за предоставленную землю крестьяне должны платить оброк или отрабатывать барщину.

Чтобы дело впредь не тормозилось, Александр II приказал организовать в трех северо-западных губерниях секретные комитеты для проработки реформ. А в МВД сочли нужным сообщить об этом императорском рескрипте во все остальные губернии, чтобы там, если будет желание, включились в работу. Но именно с этого момента обострились отношения между МВД и Корпусом жандармов. Бывший глава корпуса и председатель комитета министров князь Алексей Орлов доложил императору, что подобная рассылка может иметь печальные последствия — возбудить недовольство дворян, подвигнуть к бунтам крестьян и т. д. В конце концов ему удалось убедить императора отменить рассылку. Но министр внутренних дел, узнав о походе Орлова, немедленно отправил отпечатанные экземпляры рескрипта на вокзал, к курьерскому поезду в Москву и доложил, что остановить рассылку нет никакой возможности.

При этом отклики, полученные из губерний, показали, что во многих из них дворянство не только не держится за землю, но и готово избавиться от нее, если будет предложена сходная цена. Да и вообще, в разных частях страны смотрят на освобождение крестьян совершенно по-разному.

"Земля что червонное золото"

"Разница во взглядах дворянства различных губерний,— писал Корнилов,— зависела не только от степени просвещенности и великодушия тех или других его представителей. Она еще более обусловливалась различными материальными и экономическими причинами... В центральных черноземных губерниях, особенно в Тульской и в некоторых частях Орловской, Курской, Рязанской, Тамбовской и Воронежской... земля ненаселенная ценилась выше, нежели одинаковая с нею по качеству земля, населенная крепостными крестьянами... В Тамбовской губернии, когда происходили выборы в губернские комитеты, помещики находили для себя безусловно выгодным безземельное освобождение крестьян и признавались, что они очень рады освободиться от крепостных крестьян, лишь бы осталась при них вся земля, которая в Тамбовской губернии, была все равно что червонное золото. Впрочем, некоторые из помещиков черноземных губерний не прочь были наделить крестьян небольшим наделом, чтобы удержать их на месте и в то же время взять с них за это хороший выкуп...

Совсем иное положение было в промышленных нечерноземных губерниях, таких как Владимирская, Костромская, Ярославская, Тверская, Смоленская, Калужская и др. Здесь при крепостном праве населенные имения, несмотря на плохое качество почвы, ценились дороже, нежели в черноземных губерниях ввиду значительных доходов, доставлявшихся отхожими промыслами и заработками крестьян... При этих условиях для помещиков промышленных нечерноземных губерний прекращение крепостного права было по необходимости связано с потерей главной и самой значительной части их доходов. Им было совершенно невыгодно безземельное освобождение крестьян. При безземельном освобождении они могли опасаться, что их бывшие крепостные разбредутся и бросят окончательно земледелие, а они сами останутся с бесплодными и бездоходными землями, которые некому будет обрабатывать. Поэтому им было выгодно в их собственных интересах дать крестьянам некоторый земельный надел, чтобы привязать их к месту и обеспечить себе контингент вольнонаемных рабочих или съемщиков остающейся у них земли. Но самый насущный их интерес заключался в получении достаточного вознаграждения за потерю того дохода, который они получали при крепостном праве в виде значительных оброков от неземледельческих заработков и промыслов их крестьян. Притом это вознаграждение им важно было получить единовременно при самой отмене крепостного права, потому что им нужны были денежные капиталы, без которых они не могли вовсе вести хозяйства на остающихся у них землях...

В особом положении были помещики степных малонаселенных губерний, новороссийских и в особенности заволжских. Хотя земля у них была плодородная, но они также не могли стремиться к безземельному освобождению крестьян, потому что при редкости населения в этих губерниях они были озабочены главным образом обеспечением имений необходимым контингентом рабочих рук. Поэтому и для них было выгодно наделить крестьян землей в известных размерах, чтобы привязать их к месту. Впрочем, они могли рассчитывать, что при всеобщем освобождении крестьян в России приток рабочих рук в их имения должен будет непременно увеличиться. Поэтому всеобщая ликвидация крепостных отношений не могла быть для них так опасна, как для помещиков промышленных нечерноземных губерний. Они могли опасаться лишь временного недостатка рабочих рук...

В западных и особенно в северо-западных губерниях... издавна велось правильное земледельческое хозяйство, и хотя земля была не особенно плодородная, однако же главный доход помещиков получался от земледелия. Идеалом здешних помещиков было так же, как и в центрально-черноземных губерниях, безземельное освобождение крестьян...

В юго-западных губерниях, особенно в Киевской и Подольской, земля представляла значительную ценность, а развившееся здесь в XIX веке свеклосахарное производство делало наиболее удобной формой систему вольнонаемного хозяйства. Поэтому и здесь идея безземельная освобождения крестьян была между помещиками весьма популярна. То же можно сказать о Малороссийских губерниях (в особенности о Полтавской), в которых к тому же крестьянам во многих местностях и при крепостном праве не отводилось постоянных наделов".

Собственно, вся дальнейшая работа над проектом реформы свелась вначале к выработке предложений от каждой губернии, а затем в тяжелом и мучительном согласовании их в едином комитете. В итоге процесса для всех местностей установили норму выделения земли крестьянам. А самое главное — установили, что обязанности, которыми оплачивалась возможность иметь землю, крестьянин мог выкупать у помещика. Вот только правила оценки земель оказались настолько сложны, что крестьяне без посторонней помощи разобраться в них совершенно не могли. Их неприятно поразило то, что они обязывались отбывать барщину еще в течение двух лет. И тот же срок обязаны были бесплатно работать на бывших хозяев дворовые.

"Недоразумение и путаница,— констатировал Корнилов,— увеличивались еще самым порядком объявления новых законодательных актов. Государь подписал манифест, указ сенату и положения 19 февраля, а объявлена была воля в столицах лишь 5 марта; в провинции же манифест объявлялся 9, 10, 11 и 12 марта, а положения дошли по назначению лишь через несколько недель. Местные власти лишь в очень немногих губерниях организовали это дело удовлетворительно, и, кажется, в одной только Калужской заранее сформирован был необходимый персонал вестников-добровольцев, хорошо подобранный и подготовленный. В остальных губерниях положения вручались крестьянам помещиками, которым крестьяне не верили, или полицией, которая сама плохо понимала новый закон, без всяких разъяснений. Приглашались чтецы-грамотеи, иногда за большие деньги, и вычитывали из положения нередко то, чего вовсе там не было. При таких условиях можно удивляться не тому, что последовали в разных местах волнения и беспорядки, а скорее тому, что волнения эти улеглись сравнительно довольно легко и, за исключением нескольких отдельных случаев, не доходили до кровавых столкновений с войсками. Зато случаев сечения розгами, заточения в острог десятками человек сразу и тяжелых для крестьян воинских постоев — была масса".

Чтобы помочь крестьянам и помещикам справиться со всеми проблемами, на местах назначали мировых посредников. Вот только они по правилам были из среды землевладельцев, поэтому чаще всего оказывались на их стороне. Казалось, что помещики добились своего, а крестьяне остались практически ни с чем. Но в тот момент, когда казна начала оказывать помощь крестьянам в выкупе помещичьей земли, оказалось, что наличные дворянство не получает. А из выкупных сумм высчитываются старые долги и невыплаченные налоги и подати. Да и тем, кто что-то получал, выдавали вместо денег, которых у государства по-прежнему недоставало, процентные бумаги, продать которые удавалось далеко не всегда, да и отдавать их приходилось существенно ниже номинала. Положение усугублялось еще и тем, что после объявления о реформе государственные кредитные учреждения прекратили выдачу кредитов, а в появившихся позднее частных банках кредит стал во много раз дороже.

Крестьяне, в свою очередь, платили за землю еще несколько десятков лет, причем в результате оплаты всех долгов и процентов нередко выяснялось, что даже земля Нечерноземья оказывалась на вес червонного золота.

По существу, в выигрыше оказались только предприниматели, получившие в свое распоряжение множество рабочих рук, что обеспечило вскоре небывалый прежде взлет отечественной промышленности. Выиграло и все общество, поскольку вслед за крестьянской реформой начались реформы всех отраслей русской жизни, от судебной до цензурной. А получив свободу, пусть и неполную и относительную, страна стала выползать из привычного дремучего состояния. Стабильные законы и новая судебная система обеспечили приток инвестиций. И пусть взяточничество не исчезло, но его прежние масштабы вспоминали едва ли не с ужасом.

Таким образом, отмена крепостного права стала фундаментом, на котором выстроили всю систему реформ и новую страну. Позже большевики вернули крепостное право в виде колхозов и закрепили рабочих на предприятиях с такой силой, что последствия ощущаются до сих пор. Возможно, и новую модернизацию, о которой так много говорят в последние годы, также следовало бы начать с дарования свободы и окончательной ликвидации остатков крепостного права? Ведь исторический опыт подсказывает именно такой путь.