Фильм "Барак" получил приз "Серебряный леопард" на фестивале в Локарно. Славу и 20 000 франков поделили между собой режиссер Валерий Огородников и актер Леонид Ярмольник. Но на этот раз роль Ярмольника была вдвойне ответственной. Кроме главной роли фотографа Жоры он выступил в амплуа продюсера картины. Успех "Барака" на престижном фестивале в Локарно высветил популярную личность в новом свете. С актером и продюсером беседует Андрей Ъ-Плахов.
— В "Бараке" есть ностальгия по советским временам?
— Ностальгия не по времени. По людям, жившим в это время. Людям, победившим в войне и прожившим жизнь не так, как того достойны. Я вспоминал при этом своих родителей, как они привезли меня с Дальнего Востока на Западную Украину, какая тогда была жизнь и как легко мы все к ней относились.
— Как тебе, "человеку из провинции", удалось стать актером?
— Тяга к тому, чтобы обращать на себя внимание и ждать реакции публики, у меня с раннего детства. Отец с матерью, военная семья, ехали с Дальнего Востока во Львов то ли 12, то ли 14 дней. Так я обошел все купе, всех веселил, был таким... сыном полка. Еще до школы впервые увидел пантомиму на каком-то солдатском концерте, понял, что могу это делать. Подростком пришел в народный театр-студию, был такой при Клубе торговли. Вообще, во Львове было несколько серьезных театральных коллективов и звезд: Богдан Ступка, Роман Виктюк. Наш самодеятельный коллектив дружил с только что народившимся Театром на Таганке, оттуда еще в те времена к нам приезжали Толя Васильев и Боря Хмельницкий, который, кстати, тоже отчасти львовянин.
— Почему, как ты думаешь, из Львова вышло много знаменитых москвичей?
— Этот город задает творческий подход к жизни — красивый, замечательный, хотя и очень сложный по населению и по человеческим отношениям. Я был самым маленьким в студии, единственным школьником, и приходил домой нередко в полвторого ночи. Мои одноклассники пили портвейн, а я увлеченно занимался театром. И родители никогда не мешали, потому что меня переубедить невозможно. Я вообще был очень увлекающимся человеком, наверное, таким же, как сейчас. Мог полгода бешено заниматься плаванием, чтобы получить разряд.
— Готовился завоевать Москву?
— Сначала я поехал в Питер поступать в театральный институт — не приняли. Сказали, что у меня западноукраинский диалект, а заключался он в том, что во Львове по-русски говорят очень быстро. Я шутил: если будешь здесь говорить медленнее, тебя слушать не будут. Я вернулся во Львов и, чтобы не забрали в армию, поступил в институт радиоэлектроники, но в том же году объявили дополнительный набор в Щукинское училище. Взяли туда только на следующий год к Юрию Васильевичу Катину-Ярцеву.
— Быстро почувствовал себя москвичом?
— Я больше москвич, чем те, кто родились здесь. Жена у меня москвичка, но мы с нею можем соревноваться в том, кто больше знает о Москве.
— Кто был для тебя ориентиром в профессии?
— У меня были замечательные педагоги. Но самое яркое впечатление тех лет — как репетирует Николай Викторович Гриценко. Это был самый фантастический урок — сидеть в зале и смотреть, как в какой-то дерьмовой советской пьесе Гриценко играет домоуправа. Когда меня спрашивают, кто для меня лучший артист, выше Гриценко я никого не видел.
— А если бы попросили назвать десятку любимых?
— Чарли Чаплин для меня икона, Царь и Бог, но он настолько высоко и далеко... На второе место я ставлю Леню Енгибарова. Он очень рано умер, но успел сделать такое количество невероятного... Потом я очень люблю Юрия Васильевича Яковлева, это наша вахтанговская школа. Люблю Олега Янковского, он пользуется какими-то средствами, которым не учат. Играет чем-то другим, чему научить невозможно. Американцы: Дастин Хоффман, Аль Пачино, Де Ниро... Наверное, можно, не задумываясь, назвать Олега Табакова.
— Что было после "Щуки"?
— Институт — это самое счастливое время в моей жизни. Все прошло, как один день. Кроме лекций, были, конечно, и пьянки студенческие, и увлечения. По молодости все сочеталось легко. А еще за первый год жизни в Москве я посмотрел 128 спектаклей, все программки до сих пор хранятся у мамы. Весь репертуар "Таганки", Театра Вахтангова, МХАТа. На четвертом курсе я фиктивно женился, чтобы остаться в Москве. Меня брали сразу несколько театров. Первым пригласил на работу Театр на Таганке, и я пошел туда.
— Как сложились отношения с Любимовым?
— В театре я был вроде как на подхвате. Чего терпеть не могу. И стал раздражать Любимова, который брал меня с восторгом и чувствовал внутренние обязательства. Потом Любимов остался за границей, пришел Эфрос — гениальный режиссер, но до сих пор считаю, что это было его ошибкой. Я первым ушел из театра по собственному желанию. В никуда. А это был как раз год, когда родилась моя дочь Саша. Нужны были деньги, возникли квартирные вопросы, у меня была семья, а я в этом смысле ужасно ответственный. Но тогда пошли уже какие-то фильмы — "Сыщик", "Мюнхгаузен", "Ищите женщину".
— Словом, ты стал свободным художником.
— Свободным, свободным и никому и на фиг не нужным. Сейчас это привычно, но тогда я был один из первых в этой стране, потому что нигде не числился, но все время работал. Я считаю, что это единственный способ жизни творческого человека в этой профессии, потому что именно это сохраняет спортивную форму. Может быть, поэтому хороший артист в 55 лет выглядит так, как инженер в 30.
— А как возникло в твоей жизни шоуменство, телевидение?
— В начале 90-х рухнуло наше кино, прокат, прекратились запуски картин. И мой близкий друг — покойный Влад Листьев стал меня агитировать сделать свою программу. Это одна из самых трудных профессий на белом свете. Другая скорость мозгов, другая степень пользования своим интеллектом и памятью, и конечно, это очень тренирует. Я знаю, что не лучший на нашем телевидении шоумен, но в зависимости от настроения и состояния у меня иногда это получается.
— Ты занимаешься бизнесом — в кино и не только.
— "Не только" — это в основном стоматологическая клиника. Я повстречал очень талантливого врача, который так артистично починил мне зубы, что не было больно, и в ближайшие 10-15 лет — если я мордой об асфальт не выбью челюсть — зубы будут мне служить. И настолько мне это все понравилось, что я захотел этим заняться. Идею поддержали еще три моих приятеля, и мы открыли клинику. Это дело пока не очень прибыльное, но для меня важно то, что это есть, что люди говорят "спасибо", как бы пошло это ни звучало.
— А вообще, каковы твои отношения с деньгами? Все говорят, что ты человек богатый и умеющий все материальные и практические проблемы легко решать.
— А я считаю, что я человек не богатый, а обеспеченный, и таким был всегда. Я из семьи, скажем так, стабильно среднего достатка. В доме было все, что нужно для жизни, но без излишеств. Я всегда очень много работал. Одним из первых заработал и купил видеомагнитофон. Заработал за лето после четвертого курса 800 рублей, остальное взял взаймы и купил машину, "Жигули" первую модель — "копейку".
Я люблю тратить деньги, мне доставляет невероятное удовольствие накрыть большой стол или кому-то помочь. Я бы хотел быть богатым, чтобы не зависеть от того, двигается ли проект или застревает от отсутствия средств. Мне на это денег не жалко. Конечно, я — как человек, живущий по законам сегодняшнего времени,— должен стремиться вернуть деньги, сделав дело. Я не могу сегодня запустить картину, которая стоит $2 млн. Не могу. Но мы живем не для денег, а для того, чтобы понимать: то, что ты делаешь, нужно людям.
Продюсер — не моя профессия. Просто нет человека, который может меня на этом месте заменить, а так я бы с удовольствием занимался только своим актерским делом. Все же я как продюсер сделал три картины: "Московские каникулы", "Перекресток" и "Барак". Последняя — самая длинная, самая тяжелая, самая дорогая, и я ее вроде как закончил.
— Какой у нее бюджет?
— Приблизительно $1,2 млн. Это очень дешево, поскольку за эти деньги сделаны два варианта — прокатная версия и 4-серийный телефильм. Но и этих денег не было, я часто вынимал из кармана свои, чтобы процесс не останавливался. Ну, наверное, другого способа сегодня нет. Если с точки зрения закона подходить, то меня раз 50 уже можно было бы посадить. Но если ты хочешь жить по закону, то вообще нет смысла надевать штаны и выходить из дому. Как только ты начинаешь двигаться — ты уже преступник.
— Мне показалось, что у тебя есть желание несколько изменить свой имидж.
— Много лет я был закомплексованным человеком. В каком смысле? Я всегда считал, что мне дают не те роли. Я не сыграл Сирано де Бержерака, я не сыграл Хлестакова, Шарикова в "Собачьем сердце". Но наступает время — я надеюсь, что не поздно, все-таки мне 45 лет,— когда чувствуешь какой-то рубеж. Не знаю, удобно ли об этом говорить, но думаю, что не погрешу перед симпатиями и доверием Алексея Германа. Это один из самых гениальных режиссеров сегодня на планете, а что касается России, сейчас Герман на пороге осуществления своей многолетней мечты — экранизации "Трудно быть богом". Он недавно мне позвонил и предложил пробоваться на роль Руматы. Я не знаю, устрою ли его как актер. Но мне невероятно лестно, и, конечно, это счастье. От чего еще в этой жизни можно получать удовольствие? Быть причастным к такой работе, помочь ее сделать во всех смыслах — это высочайшая честь.
— Публичность существования — это минус или плюс, или минус можно обратить в плюс?
— Ты практически ответил на вопрос. Я, наверное, очень многое в этой жизни сделал хорошего оттого, что, скажем, могу открыть любую дверь — могу кому-то помочь сделать квартиру, решить проблемы, рассчитаться с обидчиком. Ну, целый комплекс, жизнь есть жизнь, и я стараюсь, чтобы у меня на это на все хватало времени. Если надо спать четыре часа в сутки, я буду спать четыре. Потому что я считаю, что когда ты успеваешь сделать то, что ты хотел, то это и сон твой, и витамины твои, и это вообще все, что продлевает жизнь. Наверное, в Америке тоже имеет значение, кто вошел — Николсон или просто какой-нибудь человек. А может, у нас все-таки своеобразная страна. Может быть, у нас актер-звезда может больше, чем американский актер.
— Получает меньше, но может больше?
— Ну я же не могу сравнивать свой гонорар с гонораром, скажем, Шварценеггера. Я, наверное, если говорить о гонорарах, миллион за всю жизнь никогда не заработаю. Поэтому там не обязательно надо быть очень популярным, там можно иметь средства, благодаря которым ты решишь любой вопрос.
— Как ты относишься к прессе?
— Когда обо мне пишут, что я развелся, напился, в казино проиграл, поссорился с кем-то, чего в жизни не было, раньше я очень дергался — вплоть до поездок в редакции. Сегодня я вообще на это не обращаю внимания. Вот хоть бы во всех газетах в один день появится, что я котенка изнасиловал. Что касается профессиональной прессы и критики, мое отношение к ней сложнее и претензий больше. На то она и профессиональная.
— Что тебя интересует еще в жизни, кроме профессии?
— Я люблю очень активный отдых: кататься на лыжах, на горных, погружаться с аквалангом. Играть на бильярде. Очень люблю автомобили, очень люблю собак, и потом, у меня есть семья, которую я обожаю и счастлив, когда мы все вместе. Еще я люблю строить дома. В одном из таких домов живет Андрей Макаревич. Андрей менее практический человек, и я рад, когда могу ему помочь.
— Знаю, что ты помогаешь многим — Леониду Филатову, например. Но ты и очень требователен к друзьям, и, бывает, с ними ссоришься. Вплоть до разрыва.
— Бывает. Причиной разрыва может стать только предательство. Женщине его можно простить, мужчине — нет.
— Как ты относишься к политике?
— По складу характера я где-то американец. В Америке знаешь, кто президент, а вот все остальное их мало волнует. Их волнует свой дом, работа, здоровье детей. В нашей стране, боюсь, мы не доживем до того времени, когда будут профессионалы в политике. В этом большая беда. Ты профессиональный критик, я профессиональный актер, и поэтому мы имеем право заниматься своим делом. А что касается нашей политики, то за очень редким исключением этим занимаются дилетанты.
— Но ты ведь строишь как-то отношения с властями?
— Я стараюсь приладиться к тому порядку, к той погоде политической, которая сегодня в стране. Но очень хитро. Я пытаюсь приспособить власть к себе в союзники, чтобы перемены во власти не мешали делать мне то, что делаю я. Я готов на любой проститутский, на первый взгляд, поступок, и им кажется, что я от них завишу. Но при этом в результате я делаю только то, что нужно моим зрителям, моей публике.