Монографическая юбилейная серия выставок Русского музея пополнилась экспозицией Ивана Айвазовского. Отмечают столетие его смерти. Отмечают пышно — с фанфарами, толстым каталогом, адмиралами всех ветвей морской и земной власти на вернисаже, толпами восторженных почитателей. Однако век после смерти — дата нешуточная. О том, каким оказался через сто лет творческий труп знаменитого живописца Айвазовского, рассказывает обозреватель Ъ КИРА Ъ-ДОЛИНИНА.
Иван Константинович Айвазовский сместил в парадных залах Русского музея отбывшего на выставку в Москву Карла Петровича Брюллова. Такая очередность не случайна. Карл Петрович — главный русский романтик. Иван Константинович — маринист всех времен и народов. Оба — первые номера в пантеоне русского искусства. Оба воспеты, захвалены и завалены наградами при жизни, оба почитаемы потомками-соотечественниками превыше любого Репина или Ларионова. Вроде так похожи институционально, что и монографические выставки и должны были бы быть сделаны по одному рецепту. Но нет. Выставка Брюллова — помпезная, огромная, избыточная. Вытянули на свет божий все, что нашли, и даже еще чуть-чуть, что вытягивать уже явно не имело смысла. В итоге — убийственная холодность и лакированность порой не слишком грамотной живописи сильно подпортила имидж создателя бурного "Дня Помпеи".
С Айвазовским обошлись аккуратнее. Создателю 6000 картин выделили большой, но всего один зал, куда влезла от силы сотня полотен. Это краткая, но довольно полная антология: море у Айвазовского может быть спокойным и бурным, голубым, синим или фиолетовым, солнце может заходить и вставать, корабли могут плыть, а могут и стоять на якоре, паруса — раздуваться или опадать. Мог художник написать и берег, и девушек. Неморские сюжеты давались ему гораздо хуже, но ведь и в маринах кисть его божественной не назовешь. В этом Айвазовский — художник, опережающий свое время.
Художник, который писал со скоростью полтора-три часа на полотно, художник при всех возможных чинах и заказах, дорого продающий свои бесконечные самоповторы, поставивший дело их производства на поток, ни на йоту не отвлекающийся от единожды найденных и тут же растиражированных сюжетов и приемов, почитаемый массами — от великих князей до сибирских мещан. Это ли не карьера настоящего художника ХХ века, когда концепция (а еще лучше — жизненный проект) вытеснили наконец на периферию такие эфемерные вещи, как профессиональное мастерство. Подлинный Айвазовский с его легендарными шестью тысячами картин — фокусник, сумевший продержать в напряжении публику более ста лет. Давид Копперфильд может позавидовать.
Такой жизненный сюжет нуждается в уважении и разоблачать его не имеет смысла. Пусть художник плохой, но зато явно большой. А если поступить так, как сделал Русский музей,— показать немного, самое известное (вроде "Девятого вала" или "Чесменского боя"), более или менее разнообразное, в окружении блеска сабель и эполетов в музейных витринах — так и вовсе сойдет за национальное достояние.
Айвазовского не очень любят эстеты и пуристы. Его слава даже несколько раздражает, но его место в истории — не столько даже русского искусства, сколько русского художественного и антикварного рынка — нельзя ставить под сомнение. Очередь на выставку показывает, что Айвазовский как нравился раньше, так нравится до сих пор куче народу. Армянам и крымчанам, морякам, женам и дочкам моряков, детям и пенсионерам. Да и мысль о том, что Айвазовский был и остается самым дорогим и стабильным художником на аукционах русского искусства, не может не греть. Ну сколько Малевичей можно продать на аукционе? Десять, не больше. А тьмы и тьмы полотен Айвазовского, умноженные бесконечными копиями и подделками, исчерпать невозможно. Это — неразменная монета русского искусства.
Выставка продлится до января 2001 г.