Премьера кино
В прокат выходит фильм иранского классика Аббаса Киаростами "Копия верна". Хотя в нем нет ни слова о политике, он интересен с политической точки зрения не меньше, чем с художественной, считает АНДРЕЙ ПЛАХОВ.
Недаром официальный постер последнего Каннского фестиваля украшал портрет Жюльетт Бинош, кистью разрисовывающей стену. Несмотря на сильную конкуренцию и недовольство коллег (Жерар Депардье даже назвал Бинош "ничтожеством"), именно ее жюри признало лучшей актрисой.
Киаростами нашел новую музу и привез ее в божественный уголок Тосканы, чтобы разыграть сюжет встречи английского писателя и французской галерейщицы. Они флиртуют, судачат о непростых отношениях оригинала и копии в искусстве — в то время как их роман повторяет клише всех других, зародившихся в Тоскане. Жюльетт Бинош красит губки и вешает на ухо красную сережку, чтобы соблазнить сухаря-англосакса: так поступали до нее тысячи женщин — и крестьянка в этом смысле не отличается от аристократки, а француженка — от иранки.
Долгое время Киаростами был официальной гордостью и полпредом иранского кино в мире. И вот, представляя фильм "Копия верна", он заявил, что больше не будет снимать на родине. Это событие можно считать концом длившегося два десятилетия "иранского чуда" — мифа о великом иранском кино. Начало этого мифа восходит к исламской революции 1979 года, когда старая система коммерческого "буржуазного кинематографа" в Иране была порушена и на авансцену вышли новые режиссеры — прежде всего Аббас Киаростами и Мохсен Махмалбаф. Их фильмы, завоевавшие десятки международных наград, мировая критика охарактеризовала как "агитпроп оптимизма" — только без идиотизма, свойственного пропаганде. Их назвали поэтами иранского кино — Фирдоуси и Хайямом нашего времени.
В созданном по его инициативе киноотделе Центра интеллектуального развития детей и подростков Киаростами снял множество образовательно-воспитательных лент. В этих заказных работах дидактичность становится художественным приемом. Киаростами не делает открыто антитоталитарных фильмов и даже в какой-то степени служит режиму. Но, будучи художником, неизбежно вступает с этим режимом в конфликт. Так было во все времена 100-летней истории кинематографа, совпавшей с веком тоталитаризма: вспомним хотя бы Эйзенштейна.
В 1992 году Киаростами получил в Канне приз памяти Роберто Росселлини — режиссера, который всегда был для него ролевой моделью и с которым его упорно сравнивают. А в 1997-м фильм "Вкус черешни" принес иранскому кино первую и единственную "Золотую пальмовую ветвь", но также и проблемы с цензурой, которую не устраивал мотив самоубийства, недопустимый для приверженцев ислама. Между тем Киаростами полемизирует не столько с исламскими, сколько с западными представлениями: герой картины преодолевает отчаянье и находит смысл жизни в самой жизни. В то время как западное кино дошло до ручки в апофеозе жестокости, иранские кинематографисты после революции, которой было принесено много жертв, добровольно или с помощью цензуры отказались показывать насилие. Туда же, в область недопустимого, был отправлен и секс. Так что победа "Вкуса черешни" — еще один кирпичик в создание позитивного имиджа Ирана.
Иранское кино заняло место, некогда принадлежавшее советскому с его принципиальным гуманизмом. Главные темы Киаростами и его компатриотов — дети, природа, духовные метания. А также — кино в кино: размышления о дуализме реальности и обманчивости ее отражений. Между прочим "Копия верна" и об этом тоже. С точки зрения Киаростами идеальный фильм должен представлять собой нескончаемый сериал под названием "Жизнь продолжается". Жизнь, побеждающая любые абстрактные представления о ней,— это и есть главное содержание фильма "Копия верна". При этом жизнь дублирует кино — и наоборот. У французской звезды бурный творческий роман с иранским режиссером: достаточно было видеть, как влюбленно он смотрел на нее из зала, когда она получала каннский приз. "Копия верна" — своего рода авторский антиремейк фильма Роберто Росселлини "Путешествие в Италию". Итальянский классик вывез из Голливуда на свою родину шведку Ингрид Бергман, классик иранский уехал в Италию, чтобы там встретить свою любовь.
Бинош, получая приз, прочла с каннской сцены воззвание в защиту томящегося в иранской тюрьме кинорежиссера Джафара Панахи. И Киаростами, и его ученик Панахи, и его соперник Махмалбаф сняли прекрасные фильмы, из которых вырисовывался образ Ирана как доброй, гуманной страны, населенной замечательными людьми. И мы — завороженные талантливой ложью — почти поверили в нее. Только вот почему-то Панахи оказывается в тюрьме, Махмалбаф с его семьей — политэмигрантом и жертвой многочисленных покушений. Теперь и Киаростами больше не воспевает холмы Персии, на которых забивают камнями женщин, а на холмах Тосканы снимает европейскую мелодраму — чуть более интеллектуальную, чем снял бы кто-то из его нынешних итальянских коллег, заметно измельчавших со времен Росселлини.
Жюльетт Бинош: этот фильм вырос из дружбы
Блицинтервью
АНДРЕЙ ПЛАХОВ побеседовал с ЖЮЛЬЕТТ БИНОШ.
— Вы играли у поляка Кесьлевского, американца Кауфмана, англичанина Мингелы, австрийца Ханеке, теперь у иранца Киаростами. По-прежнему ощущаете себя французской актрисой?
— Для французов я иностранка, для иностранцев — француженка.
— Как вы встретились с Киаростами?
— Это произошло в Канне на каком-то мероприятии ЮНЕСКО. Он сказал: "Приезжай в Тегеран!" И я приехала — дважды, и мы подружились. Этот фильм вырос из дружбы.
— А кто придумал сюжет?
— Однажды Аббас рассказал мне историю, которая случилась с ним в Тоскане. Он помнил каждую деталь. "Ты веришь мне?" — спросил он. Я сказала: "Да!" А он сказал: "Это все неправда!" Я прыснула со смеху, и именно в этот момент он понял, что хочет сделать этот фильм. Я верю, что любая фантазия может стать реальностью, и это наполняет меня радостью жизни.
— Съемки у него отличались от вашего опыта работы с другими режиссерами?
— Еще до картины "Копия верна" я играла у Киаростами в фильме "Ширин", но это была маленькая роль. Мы встречались с этим режиссером в разных обстоятельствах, меня трогали его фильмы. Но только на съемках "Копии" я проникла в ритм и способ его существования. Я увидела, как он любит и глубоко чувствует природу. Как он ценит тишину. На репетициях мы дышали одним воздухом, без слов думали и чувствовали одинаково: он знал что-то, и я знала, что он знает. И наоборот.
— Говорят, что Киаростами открыл другую Бинош — "такой мы еще не видели ее на экране".
— Одна женщина может скрывать в себе другую. Режиссер, давая роль актрисе, открывает эту скрытую женщину. Его глаза, его камера, его ожидания подталкивают ее к тому, чтобы глубже заглянуть внутрь себя.
— Киаростами сказал, что больше не будет снимать в Иране. Это было трудное решение?
— Наверное, он бы хотел работать на родине, но это воспринимается многими, будто он сотрудничает со своим правительством. Сейчас он снимает фильм в Японии. У нас есть общий проект. И я надеюсь, он состоится.
— Вы можете сравнивать: есть ли такое место на свете, где кинематографист не чувствует на себе давления извне и абсолютно свободен?
— Вряд это место — Голливуд. Там студии боятся рисковать. В Европе намного лучше. Когда мы снимали в Италии фильм "Копия верна", Аббас чувствовал давление продюсеров, но это совсем другое, чем цензура: скорее упор на внутреннюю ответственность.