В Петербурге прошли гастроли японского балета Chambre ouest. Труппа уже побывала в Таллине, а из Петербурга отправится в Москву. Везде показывает разную программу. Петербургу (очевидно, как "столице академизма") досталось монументальное полотно на основе классического танца.
Япония для русских танцовщиков — страна самых высоких суточных и самых пламенных фанов. В Японии балет любят. Множество японцев учатся в европейских балетных академиях, кочуют по международным конкурсам. Иные даже блещут изрядной техникой. Но победить национальную физику нельзя: никакое усердие не сделает ноги длиннее и ровнее, а скулы — уже.
Chambre ouest в этом смысле образцово-показательна. Колени не желают вытягиваться, а стопы не в силах согнуть жесткую балетную туфлю даже под тяжестью тела. Но от пуантов никто не отказывается. В "Небесной поэме" учтены и подшиты все японские представления о прекрасном касательно балета. Русским академистам показали, какими их видят в Японии и за что окружают страстной любовью.
Потому что балет для японцев — это русский балет. Точнее — советские редакции классики. В "Небесной поэме" нехитрые коллизии по рецептам Петипа: феи спускаются в село, роман между главной феей и деревенским парнем, строгий папа феи, ряд испытаний, предложенных будущему зятю, проваленный экзамен, буря, прощение. Серия пантомимных антре (мальчики, девочки, потом, наконец, главный герой), позаимствованная из "Лебединого озера". Небесные девы в шарфах из "Баядерки". Полеты на проволоке. Бедненький, но чистенький антураж, ничего общего не имеющий с аутентичным театром времен Петипа. И танцы, танцы, танцы. Конечно, классические: подолы женских кимоно предусмотрительно укорочены и разрезаны по бокам. В общем, нехитрые: не угробить бы любителей. Барышни красиво водят руками, делают арабески, а временами — туры. Мужчины выгибают грудь колесом, распахивают руки и вертят в воздухе что-то героически окрашенное. И все вместе на финальный аккорд выстраиваются в живописную группу. По ходу действия кланяются друг перед другом, правда, на свой, японский, манер — но непременно по-балетному, отставив назад ногу. И так долго-долго. Под очень смешную музыку: замешанную, разумеется, на Чайковском пополам с Минкусом, но кое-где всплывает и натуральное "Болеро" Равеля. То есть любители все-таки видели что-то помимо русского балета, в данном случае — Бежара. И Бежар им понравился.
Тем не менее зал был забит — с таким же снисходительным любопытством, вероятно, сбегаются в Нью-Йорке на привезенного Мариинкой "русского Баланчина". Тем приятнее нынешняя гастроль для петербургского самолюбия. Пока русские артисты терзаются комплексом провинциалов, самозабвенно разучивают архивную западную классику и (предел мечтаний!) норовят зазвать к себе на постановку какого-нибудь действующего западного мэтра, японцы-любители тоже не сидят без дела. Тоже хлопочут, импортируют, разрабатывают отечественные аналоги. Но гоняются не за каким-нибудь недосягаемым Ноймайером (которого уже несколько лет обещает Мариинка) или Бежаром (на которого даром зарится Большой). На один вечер омертвелый советский балет вновь почувствовал себя "большим братом".
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА, Санкт-Петербург