Музей Гуггенхайма объявил о строительстве нового здания в Нью-Йорке. Томас Кренц, директор Гуггенхайма, назвал имя архитектора — Фрэнк Гери.
Гери выстроил Музей Гуггенхайма в Бильбао. Самое радикальное сооружение последних лет выглядит спутанным клубком титановых лент, брошенным на землю и оттого несколько расползшимся книзу. Таким же станет и музей в Нью-Йорке. Ленты немного другие, но один клубок металлической стружки трудно отличить от другого — нужен наметанный глаз. Так и с музеями Гери — они похожи до неузнаваемости.
Проект Гери для Бильбао выбирался из расчетов турбизнеса — максимально необычный проект давал надежду на максимальное внимание туристов. Надежды оправдались с таким успехом, что теперь опыт решено реэкспортировать из Испании обратно в Америку.
В Нью-Йорке уже есть Музей Гуггенхайма. Кренц обосновал необходимость нового тем, что всегда говорят в таких случаях,— в старом мало места. При этом он заметил, что два года назад в планах Фонда Гуггенхайма не было строительства музея в Америке. Это уникальная ситуация, когда здание строится из-за известности его архитектора. Наверное, здесь следовало бы сказать о том, что такое архитектура Гери как культурное явление. Но делать этого не хочется. И вот почему.
Десять лет назад Гери построил ресторан в Токио. Критика с восторгом приняла здание, выглядящее как граненая стеклянная бутылка, зафиксированная в тот момент, когда она уже начала биться о мостовую, но еще не разлетелась вдребезги. По мнению критиков, эта вещь была связана со специфически японским прочтением духа дзена. В дзене движение от одного состояния сознания к другому осуществляется не логически, а парадоксальным скачком. Но в целом на Востоке эти движения носят спокойный, медитативный характер, в японской же культуре — характер взрыва. Именно так у Гери.
Музей Гуггенхайма в Бильбао получил другое восторженное национальное прочтение. Бильбао — центр страны басков, а баски — особое племя. Они считают себя древнейшими жителями Европы, чуть ли не гомеровских времен. Выжили благодаря какому-то особому духу, который живет то ли в их земле, то ли в их груди. От древних басков ничего не осталось, так что до сего дня дух оставался непроявленным. Теперь появилось его воплощение. Критика спрашивала, что вдохновило эту фантастическую постройку. И отвечала — дух вдохновил.
Кроме Бильбао в Европе Гери работал также в Праге. Там он выстроил в старом городе танцевальный зал "Джинджер и Фред". Проект вызывал споры — можно ли строить остросовременное здание в исторической среде. Но к моменту завершения строительства они улеглись. Выяснилось: танцзал уникально передает дух именно Праги. В Америке, в Японии, в Испании, как считают чешские критики, Гери лишен главного — исторических оснований. И только в Праге он обретает свой смысл. Это уникальное экзистенциальное переживание города, прошедшего через бомбардировки второй мировой. Критики приводили цитаты из Курта Воннегута, описывающего бомбардировку Дрездена, и Ханса Эрика Носсака, пережившего бомбардировку Гамбурга,— получалось прямо про Гери.
Гери — американец, живет в Лос-Анджелесе. Нечего и говорить, что американцы считают его архитектуру высшим выражением американизма. Даже не всего, а именно духа Лос-Анджелеса и Голливуда. Это жизнь как приключение и свобода. Это легкость творчества и архитектуры, не отягощенной рефлексией старых культур. Это архитектура, столь же органичная для Америки, как серфинг в калифорнийском приливе.
Поставив все это в ряд, вдруг испытываешь какую-то робость. Все-таки японский дзен или бомбардировка Дрездена? В каждой стране Гери строит аттракцион для привлечения внимания. В каждой стране критики начинают судорожно вспоминать, что у них тут самое главное, и приделывают это к Гери. Гери не нужно строить в Москве для того, чтобы узнать, что скажет о нем русская критика. Мы напишем, что деконструкция Гери гениально ухватывает главную коллизию русской архитектуры ХХ века — конструктивизм, сдавленный, расплющенный, взорванный сталинской тоталитарной машиной. Мы скажем, что это фантастический жест архитектурного противостояния властям. Тонко намекнув, что и конкретно лужковскому стилю, и шире — государству, давящему дух творческой свободы. Мы так споем, что им мало не покажется.
По сути критики не отличаются от персонажей рекламных роликов, которые вспоминают свое самое важное в связи с благотворным влиянием на это важное очередного стирального порошка. Но тогда оценивать архитектуру Гери в терминах культурных рефлексий значит уподобляться дуре, оценивающей мыло в перспективе судьбы своих детей. Когда что-нибудь покупаешь, разумнее не принимать товар так близко к сердцу, а сохранять известную дистанцию.
То есть говорить об этой архитектуре в терминах эффективности рекламного хода. Вот музеи Гуггенхайма. По идее должны ныть и требовать госфинансирования. А они — прибыльное предприятие, торгующее своей маркой по схеме франчайзинга. Они правильно поняли, что такое современная культура. Это рекламная фокус-группа нервных потребителей, озабоченных проблемой собственной неповторимости. Под них наняли хорошего рекламиста. Он делает такие феньки, от которых потребители приходят в экстаз. И бесплатно убеждают окружающих, что это наше все и самое-самое-самое главное.
ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН