Выставка история
В парадном вестибюле Оружейной палаты проходит выставка "Неаполитанский рождественский вертеп из собрания королевского дворца в Казерте". Из бывшей резиденции королей Неаполя и Сицилии в Музеи Кремля привезли фрагменты грандиозной рождественской композиции, любовно создававшейся монархами из династии Бурбонов на протяжении доброго столетия — с середины XVIII века по середину XIX века. К королевскому взгляду на историю Рождества приноравливался СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
Потребность представлять вифлеемские события в лицах, которой со временем нашлось место в традициях всего христианского мира, зародилась давно — видимо, около тысячи лет назад. Но если верить преданию, род революции в искусстве рождественских вертепов (они же бетлемы, креш, вайнахтскриппе или на итальянский лад презепе) произвел в 1223 году святой Франциск Ассизский. Вместо более или менее условных литургических драм, изображавших события Рождества скорее на символический лад, святой представил местным поселянам самую что ни на есть наглядную живую картину — событие, которое несколько десятилетий спустя изобразил на стене ассизской базилики молодой Джотто.
Святой Франциск, только что вернувшийся из Святой земли, намерения имел самые миссионерские. Очевидно, задача "вернуть Христа в Christmas", за которую ратуют досадующие на коммерчески-бездуховный характер сегодняшнего Рождества, была актуальна и в XIII веке: живая и убедительная картинка с осликом, волом, сеном и проч. должна была настойчиво умилять простодушных прихожан и напоминать о том, что помимо веселья застолий и колядования им надлежит держать в уме само рождение воплощенного Логоса. Равно как и те унизительные условия, в которых это рождение произошло.
По иронии судьбы именно эта сурово-благочестивая функция вертепов оказалась самой уязвимой. Своего пика искусство вертепов достигло в Неаполе XVIII века, и именно старинные южноитальянские вертепы, большие, многолюдные, пышные, до сих пор считаются чем-то вроде эталона — достаточно сказать, например, что в Белом доме на Рождество уже много лет выставляют именно неаполитанский презепе того времени. В них напрасно искать аскезу, мистицизм и безмолвное преклонение перед истиной боговоплощения — куда там, это не икона, а зрелище, наивное, праздничное и по-южному говорливое.
Из церквей вертепы перекочевали в неаполитанские дома и дворцы, сделавшись еще и вопросом престижа. Неаполитанская знать старалась перещеголять друг друга в роскоши и изысканности своих презепе, для создания которых подчас привлекались лучшие художники, ремесленники, архитекторы и скульпторы своего времени. Опыт барочного театра помогал придать вертепам сценичную зрелищность, начавшиеся раскопки Помпей и Геркуланума гарантировали правдоподобие часто изображавшихся в сценах Рождества античных руин, полуденный темперамент и традиции комедии дель арте обеспечивали композициям ноту здоровой простонародной веселости. Использовались даже этнографические сведения о нарядах и обычаях жителей разных областей королевства — раз уж Рождество было праздником не только всех сословий, но и всех народов, "апгрейд" антуража от Палестины I века до какой-нибудь сельской Апулии или Калабрии XVIII века казался незазорным.
Само собой, больше всего возможностей тут было у королей Неаполя и Сицилии (после наполеоновских войн и до 1860 года они звались королями Обеих Сицилий), и они ими с упоением пользовались. Создавать вертеп Казертанского королевского дворца — неаполитанского Версаля — начал король Карл VII, в 1759 году взошедший на испанский трон под именем Карла III. Семейное дело продолжил его преемник Фердинанд IV, изгнанный из Неаполя на Сицилию в 1799 году, когда с помощью французских штыков на юге Италии возникла недолговечная Партенопейская республика. Рустикальный колорит королевского вертепа не тронул республиканцев, и значительная часть заботливо разложенных по специальным шкафам вертепных фигурок была уничтожена. Позже тот же Фердинанд (уже Фердинанд I, король Обеих Сицилий) и его преемники Франциск I и Фердинанд II потратили немало средств на то, чтобы не только воссоздать казертанский вертеп, но и придать ему еще не виданную грандиозность.
В 1844 году, при Фердинанде II, вертеп соорудили в дворцовой зале длиной 40 метров. Огромную диораму с макетами гор, долин и жилых кварталов населяли сотни фигурок людей и животных, потолок был искусно расписан под звездное небо, а для создания крохотного водопада в зал специально провели воду. Судя по показанным теперь в Оружейной палате четырем гуашам художника Сальваторе Ферголы, запечатлевшего это буйство, детали того вертепа можно было рассматривать хоть целый день.
Нынешняя выставка в Москве требует более скромных временных ресурсов: помимо упомянутых работ Сальваторе Ферголы ее составляют шесть витрин, в каждой из которых смонтирована отдельная сценка. В сущности, возможностей при этом возникают мириады: все фигуры вертепа, высота которых где-то около локтя, можно компоновать по своему вкусу — у них только головы и руки сделаны из раскрашенной терракоты, а каркас проволочный, так что позы им тоже можно придавать любые. Итальянские музейщики и их московские коллеги срежиссировали набор сцен, дающий представление о традиционной иконографии казертанского вертепа во всей ее пестроте: Рождество со святым семейством и волхвами, ангельское благовестие пастухам, процессия мавров (часть каравана волхвов), таверна, овощной базар и рынок тканей.
Чего тут только не намешано: барочная экспрессивность, сентименталистская нежность к счастливым поселянам, романтический вкус к экзотике, реалистично схваченные типажи. Соседями оказываются румяные голоногие ангелы и с аппетитом закусывающие путешественники начала XIX века, Мария, одетая а-ля неаполитанская горожанка, и торгующая капустой базарная карга, негры, ведущие на поводу верблюдов, и продающие ткани "кавказцы", чьи оселедцы и висячие усы напоминают скорее подельников Тараса Бульбы. Кукольный домик? Комикс? Точного соответствия этому ощущению, пожалуй, не подберешь. Но парадоксальное сочетание взрослой искусности и совершенно детского чувства счастливой игрушечности в этих вещах поражает, даже если знать, какими ничтожествами и моральными уродами история рисует всех этих Фердинандов, умиляющихся на пастушков и овечек, и их жен, шивших шелковые одежонки для всех этих персонажей.