"Огонек" публикует рассказ Анатолия Рыбакова о присвоении ему Сталинской премии в 1951 году. Об этом он вспоминал в беседе с Соломоном Волковым в конце 1990-х годов в США
Рыбаков: <...> Николай Атаров из "Литературной газеты" сказал мне: "На заседании Комитета по премиям обнаружилось что-то в твоей биографии. Там были Николай Тихонов (заместитель председателя Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства.— "О") и Алексей Сурков (заместитель генерального секретаря Союза писателей СССР.— "О"). Но я тебе ничего не рассказывал". Возвращаюсь в Союз писателей, захожу к Суркову: "Алеша, что произошло?" — "Ничего не произошло... Ты куда сейчас идешь?" Я говорю: "К Арбатской площади". — "Иди". Я вышел, иду по Поварской к Арбатской площади, он меня нагоняет. Говорит: "Толя, ты нас обманул. Вступая в Союз, не написал, что исключался из партии три раза и два раза судился". <...> Я говорю: "Это неправда. Я никогда в партии не был. В 1933 году меня действительно арестовали, потом был четыре года на фронте и с меня за отличие в боях с немецкими захватчиками сняли судимость. <...> Что дает снятие судимости? Право писать, что я не судим". Он говорит: "А твои командиры могут подтвердить? У тебя есть справка трибунала о снятии судимости? Принеси". Справка о снятии судимости была зашита у мамы в подушке. Я поехал к своим командирам, все подтвердили, что судимость с меня снята. <...> Все эти документы я принес Суркову. <...> Сталин начинает зачитывать: первая премия Галине Николаевой за ее роман "Жатва", затем Гладков — какая-то там хреновина, не помню что. Вторая премия: "Водители" Рыбакова. Сталин говорит: "Хороший роман, лучший роман минувшего года". А Сталин читал все книги. Сурков потирает руки: сейчас переведут на первую (премию). Сталин берет какую-то бумажку: "А вы знаете, что товарищ Рыбаков трижды исключался из партии, дважды судился как контрреволюционер?" Тихонов, конечно, немедленно предает своего друга Суркова и говорит: "Товарищ Сталин, Комитет не занимается анкетными данными авторов. Авторами занимается та организация, которая представляет на премию". Сурков встает и дрожащим голосом говорит: "Нам об этом ничего не известно". Сталин пускает бумагу по кругу <...> Политбюро сидит на сцене, а остальные — внизу.
Волков: Где это все происходит?
Рыбаков: В Кремле.
Волков: Как же Тихонов и Сурков докладывали Сталину? Они что, из зала поднимались наверх?
Рыбаков: Нет. Там была как бы сцена и стояла трибуна. Если нужно сказать что-нибудь важное, можно выйти на трибуну. А можно — если Сталин задает вопрос — ответить и с места, это небольшой зал. Сталин пускает бумагу по кругу, там обо мне полная справка. Ворошилов говорит: "Все ж таки был на фронте, искупил кровью..." А Маленков говорит: "Что значит — искупил кровью? Вот у нас писатель товарищ Ажаев — был в лагере, этого не скрывал, получил премию. Вот товарищ Злобин — был в плену, тоже, понимаете, не скрывал этого и получил премию. Почему этот скрывает?" А Сталин расхаживает и говорит: "Да. Неискренний человек, неразоружившийся троцкист". Ничего себе характеристика по тем временам!
Волков: Если к этому подходить с нашими сегодняшними представлениями о Сталине, то можно было и на премии, да и на вашей судьбе поставить крест...
Рыбаков: Погодите! Тут в Москву приезжает Фадеев, вернулся из ГДР. Он с редактором журнала "Октябрь" Панферовым, где мои "Водители" были опубликованы, решил во что бы то ни стало меня защищать. Это же их честь затронута — журнал "Октябрь" и Союз писателей СССР меня представляли к премии.
Волков: А почему на заседании сидел не Фадеев, а Сурков?
Рыбаков: Фадеев был в Германии в это время, Симонов был еще где-то... И тут они дождались последнего заседания, приносят наградную книгу Сталину, а Рыбаков оттуда конечно же вылетел. Сталин посмотрел, подписал и вдруг спрашивает: "Ну а как ваш Рыбаков?" И по этому вопросу Фадеев, старый опытный царедворец, понял: что-то здесь не так. Он встает и говорит: "Товарищ Сталин, мы проверили все. Рыбаков никогда не был в партии, а значит, никогда не исключался из партии, никаких трех судимостей у него нет, он был комсомолец, была какая-то история в институте, его исключили, затем арестовали, дали три года ссылки. Но он был на фронте, там постановлением Военного трибунала с него сняли судимость, он имел право не писать об этом, он и не написал". Сталин встает и говорит: "Да, информация была неточной". И тогда Фадеев храбро поступил, он взошел на сцену, хотя в данном случае не имел на это права, и говорит: "Ну а как же быть с ним?" Сталин ответил: "Восстановите в списке". И наградная книга снова ушла в типографию, снова все переверстали... Но я и до того знал, что со мной уже ничего не будет. Если бы меня какой-нибудь райуполномоченный НКВД зацепил, я был бы уже в лагере, это я знаю хорошо. Но если туда дело дошло, на самый верх, значит, теперь уж не так-то просто будет со мной. <...>
Волков: Вы говорите, что Сталин читал все книги, выдвинутые на премию. Значит, он и ваших "Водителей" прочел?
Рыбаков: Прочел. <...> Наверное, понравилось, если он сказал: "Лучшая книга года".
Волков: Вы согласитесь со мной, что решающим для Сталина фактором, наверное, было то, что ему роман понравился? А дальше уже были сталинские игры, типичные для него шуточки?
Рыбаков: Да, обычные его игры. Вы знаете, в сталинском характере была манера огорошивать людей своей осведомленностью. Вот никто не знает, а он знает. Пришла какая-то "телега" на меня, по-видимому, помимо органов. Или пришла в органы, и они передали ее Сталину. Я даже приблизительно догадываюсь, откуда этот донос, но не могу говорить об этом, потому что это неточно. Догадка моя основывается вот на чем: сама информация обо мне была неверной. Если бы она шла от органов, они могли бы заглянуть в мое дело — там все ясно написано.
Волков: Значит, кто-то просто настучал в индивидуальном порыве. От любви к вам, что называется.
Рыбаков: Да, кто-то настучал. А Сталину этот донос в последний момент Берия передал. А может, даже не через Берию это шло, может, через секретариат Сталина, через Поскребышева. И бац, Сталин всех огорошил: "Вот вы рассуждаете, читаете, заседаете в Комитете и ничего не знаете, а перед вашим носом контрреволюционер пишет книги". Потом второй раз огорошил — я уже все знаю: "Информация оказалась неточной". <...>