Архитектура

Этот год войдет в историю как самый счастливый для архитектуры за всю постсоветскую эпоху. Никогда архитектурные решения не поддерживались столь всенародно и не вызывали стольких надежд на лучшее.

Надежд на лучшее не только в строительстве, но и в культуре, и даже в жизни в целом. Президент Медведев снял Юрия Лужкова и первым, самым первым указом врио мэра Владимира Ресина отменил строительство депозитария музеев Кремля на Боровицкой площади. Уже этим Дмитрий Анатольевич явил добрую волю и прямое благородство и не мог не заслужить благодарности порядочных людей. Но оказалось, что это еще не чудо, чудо было впереди. Отменой строительства депозитария Дмитрий Анатольевич сокрушил сердце Матвиенко, и она принародно отказалась от строительства Газпромскреба. Это было уже прямое чудо, потому что до того было так, что им хоть кол на голове теши, а они все равно туда же. Но нет — лопнуло это ужасное предприятие, злобные силы побеждены и сосланы в местность с символическим названием "Кривое колено".

А вот согласитесь, это редко так бывает в искусстве и культуре, что главная, всенародно объединяющая радость случилась от того, что что-то не случилось. Ну, скажем, например, трудно представить себе, чтобы люди вышли на площади праздновать то, что Никита Михалков не снимает какой-нибудь фильм. Что он гостиницу не построит в Малом Козихинском — это да, это все будут счастливы, а вот с фильмом как-то не так. Или вообще кто-нибудь не снимет фильм, и все рады — странно это как-то выглядит. Мало внимания публики привлекают такие события, что не написана какая-нибудь книга, не нарисована какая-то картина, что сломался рояль и музыка не прозвучит. Архитекторы оказались в каком-то исключительном положении, когда можно ничего не делать — и именно этим снискать симпатии людей.

И не только архитекторы. В России принято, чтобы первые лица государства как-то проявлялись в архитектуре, Владимир Владимирович и Борис Николаевич тут скорее исключения, а прежние любили отметиться. И вот Дмитрий Анатольевич открыл в этом смысле какое-то новое поприще — он резко улучшает архитектурные дела тем, что отменяет стройки. Это новая программа, и она во многом еще не исчерпана — например, на следующий год можно отменить строительство нескольких стадионов в Сочи, потом не строить университет на острове Русский, потом — сократить стройки всемирного чемпионата по футболу, и с этим уже смело идти на выборы и выигрывать их, потому что и впрямь ведь произошло что-то хорошее. Люди, знакомые с госфинансами, говорят про Сочи, что, дескать, что ж поделаешь, войну выиграли — и это переможем, но, конечно, человеку, который смог бы отодвинуть от нас неминуемое бедствие масштаба войны, были бы благодарны несколько поколений.

Меня смущают архитекторы. Какой-то у них горький статус получился. У любого критика должен быть какой-то эталон, какое-то внутреннее мерило, по которому он отсчитывает положительное начало в том или ином художественном явлении. Ну и как прикажете поступать, если самое лучшее, что только можно себе вообразить,— это когда ничего нет? Надо как-то перестроить мозги на буддийский лад, лучшим деянием считать уклонение от действия, лучшим объемом — плоскость, лучшей линией — точку, лучшим пространством — пустоту.

Нет, вы представьте себе, что вы архитектор. Уверяю вас, у нас есть замечательные архитекторы, несколько таких, которыми Москва не располагала уже лет 70 — Михаил Филиппов, Михаил Белов, Юрий Скуратов, Юрий Григорян, Михаил Хазанов, Александр Скокан — их вообще-то надо на руках носить, но не знаю, как это устроить. Не устраивается.

В позднесоветские годы архитекторы находили не совсем удобным открывать род своих занятий в обществе. Жизненная среда получилась так себе, как пел Галич: "Мы с каждым мгновеньем бессильней, / Хоть наша вина не вина, / Над блочно-панельной Россией, / Как лагерный номер — луна. / Обкомы, горкомы, райкомы, / В подтеках снегов и дождей. / В их окнах, как бельма трахомы / (Давно никому не знакомы), / Безликие лики вождей".

Это создавали все люди, но архитекторы-то это еще и рисовали, своими руками творили эту блочно-панельную Россию, и им было как-то неловко.

Потом, когда кончился СССР, у них был шанс. Они начали строить другие города и дома, и даже на некоторое время общество начало их любить и поддерживать. Но это как-то недолго длилось. Архитекторы довольно быстро превратились в миллионеров, обслуживающих миллиардеров. Сегодняшние порядочные 30-летние воспринимают Рублевку и Остоженку — Остоженку, которая казалась нам лучом света,— как гетто зажравшегося капитализма, бизнес-школу в Сколково Дэвида Аджае — единственное произведение западной архитектурной звезды, построенное в постсоветской России,— как питомник для выращивания взяточников и казнокрадов. За новой архитектурой нет положительных общественных ценностей.

Лужков напоследок сносил "Речник" и верхнюю часть небоскреба Сергея Скуратова на Мосфильмовской. Когда ОМОН выбрасывал на снег в 30-градусный мороз жителей "Речника", люди пришли в ужас, и даже, кажется, жестоковыйный мэр понял, что вышла какая-то неловкость. А Сергей Скуратов — это едва ли не лучший наш архитектор, эта штука на Мосфильмовской — его главная вещь, сносил ее Юрий Михайлович, как мне кажется, исключительно ради мести ВТБ, не давшего кредит Батуриной — и хоть бы кто-нибудь возмутился. Я говорил всем и каждому: слушайте, это наше национальное достояние, мы должны гордиться этим небоскребом — и выглядел идиотом. Все согласно приветствовали возвращение бассейна визуальных связей старой Москвы.

Архитектура стала отрицательной ценностью в обществе, и это и есть главный итог года. Настолько очевидной отрицательной ценностью, что борьба с ней способна существенно улучшить электоральный ресурс политиков. Путь развития российской архитектуры теперь определился: архитекторы будут рисовать проекты, дальше на них будет наезжать Архнадзор, потом в поддержку Архнадзора выступит президент, и все будут счастливы.

Когда сняли Лужкова, в Союзе архитекторов состоялось специальное заседание о том, как жить дальше. Я не член этого Союза, но в общей суматохе меня туда тоже позвали. Я там сказал: "Владимир Иосифович Ресин за 3 дня, что прошли со снятия Юрия Михайловича, ухитрился доказать, что он не Лужков и не имеет к нему отношения. Это гениальный пиар, вам такого не снилось. Но ваша задача доказать теперь — сейчас, немедленно — доказать людям, что вы — не лужковская архитектура и не имеете к ней отношения. Как это сделать, я не знаю". В ответ Юрий Петрович Гнедовский, достойнейший человек, почетный президент Союза, автор комплекса "Красные холмы" и Дома музыки, сказал мне: "Вы неправы. Архитектор — это благородная профессия. Ведь все, что мы делаем, мы делаем не для себя. Мы это делаем для людей. И люди это поймут и оценят". Там в итоге приняли манифест "Городу и миру", в котором призвали административно объединить Москву и область. Ну не знаю, что тут сказать.