Судьба танцовщика Юрию Соловьева, стала символом катастрофы, пережитой ленинградским балетом в 1970-е.
За Соловьевым следили с того дня, как в рядовом школьном концерте сорвало успех его соло Раба из "Павильона Армиды" — легендарная вариация, с которой когда-то началась парижская слава Вацлава Нижинского. Довольно скоро, впрочем, стало ясно, что нового Нижинского не получится. Годами танец Соловьева описывали суммой производственных характеристик: высокий прыжок с долгим зависанием в воздухе, мягкое приземление, точнейшие антраша, динамичные вращения, двойные туры в воздухе. В Кировском театре такой техпаспорт гарантировал безбедную жизнь в категории премьеров.
Соловьеву достались все причитающиеся принцы и графы. Соловьев не подводил. Но первый план уступал другим, например Рудольфу Нурееву. Прорыв случился в балетах хореографов-реформаторов Игоря Бельского и Юрия Григоровича. Провозглашенная ими самодостаточность танца избавила виртуоза Соловьева от тягостной необходимости "играть" и "переживать". А Соловьев, способный воспроизвести без малейшей помарки любой текст, предоставил новаторам полную творческую свободу. Так возникла "Ленинградская симфония" на музыку Шостаковича — лучший балет Бельского с лучшей партией Соловьева. Критики дружно воспели обобщенный тип русского молодца: "В спокойной, плавной силе его движений вставал образ воли, широкой и доброй" (Вера Красовская). Хотя круглолицый, русоволосый, статный Соловьев если что-то и изображал, то лишь самого себя.
Триумф закрепили парижские гастроли 1961 года. Побег Нуреева автоматически превратил Соловьева в первую звезду труппы. Чтобы теснее сомкнуть ряды и заткнуть брешь, пробитую Нуреевым, руководство театра сосредоточило рекламу вокруг благонадежного Соловьева. Он, как всегда, не подвел. Остальное восторженные парижане сделали сами, прославив Соловьева на весь мир в качестве "космического Юрия",— мол, его танцы поражают не меньше, чем недавний полет Юрия Гагарина. Через два года французская Академия танца назвала его лучшим танцовщиком мира. Еще через два Соловьев получил в Париже "Золотую звезду". А в середине 60-х все ленинградские балетные новации были свернуты. Кировский театр стал театром-музеем.
В начале 1970-х это обернулось чередой тяжелейших потерь. Уехали Наталья Макарова, Михаил Барышников, Валерий Панов, Галина Рагозина. Опасаясь побега, неотступно "пасли" Аллу Осипенко. А Соловьев стал народным артистом СССР. В жизни он излучал то же светлое благостное простодушие, что и на сцене. Никто не смог бы заподозрить в нем и тени рефлексии, если бы в 1971-м московские хореографы Наталья Касаткина и Владимир Васильев не поставили в Кировском "Сотворение мира" по рисункам Жана Эффеля, предложив Соловьеву роль Бога. Танцовщик, как и прежде, рассказал о самом себе. Но такого Соловьева Ленинград еще не видел. Бог в белых одеждах, кудрях и бороде был серьезен, наивен, азартен и незадачлив. Его благие намерения оборачивались неудачами. В иконописной пластике сквозили то смятение и тоска, то едкая самоирония. Зрители терялись в догадках: когда их водят за нос, а когда говорят всерьез? Что стало с Соловьевым, никто так и не понял: "Сотворение мира" оказалось его последней полнометражной премьерой.
Карьера клонилась к закату. Возраст отнимал былые возможности одну за другой. Дыхание танца укорачивалось. На привычных принцев сил уже не хватало, но иного вельможный театр-музей предложить не мог. Соловьев оказался аутсайдером. И решил сам поставить точку в ситуации: в январе 1977-го он застрелился на собственной даче. Причины, разумеется, были отнюдь не только творческими. Соловьев считал себя выброшенным на обочину в собственной полностью балетной семье: "Я прихожу домой, а жена и дочь лежат в шпагатах перед телевизором" — так пересказывают сегодня его жалобы. Но имя Соловьева пощадили даже завзятые сплетники: поколение мятежных балетных 1960-х увидело в его смерти символ собственных погибших надежд.
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА