Время остановилось

АЛЕКСЕЙ ТАРХАНОВ

Когда я узнал, что глава и основатель Swatch Group Николас Хайек-старший умер от сердечного приступа прямо на работе, я подумал, что часовой мир осиротел. Это был фантастический человек, настоящий часовой патриарх.

На ежегодных базельских салонах у меня была главная приманка — встреча с Хайеком-старшим. Хайека-старшего тогда уже почти в глаза называли Hayek Le Grand — "большой" или, точнее, "великий Хайек", но величием он не бравировал. Директорство в компании он уже давно отдал своему сыну Нику, оставив себе председательство в совете директоров и любимую марку Breguet.

Слушать его было наслаждением, протокольные двадцать минут он с королевской щедростью превращал в три четверти часа. И это при том, что был уже очень стар. Нет, он не менялся и для постороннего глаза выглядел в восемьдесят с лишним как в шестьдесят, он просто все больше и больше ценил время. Даже в Японию, где на токийской Гинзе построили центр его имени, он не полетел, сэкономив половину суток из длинной жизни, которая после пятидесяти лет кажется ужасно короткой.

Этот плотный господин в скошенном галстуке на вороте расстегнутой белой рубашки, с дымом седины над огромной головой и дымом гаванской сигары, которую он не раз бросал курить, с десятью парами часов, которые он носил одновременно, управлял созданной им Swatch Group, самой мощной швейцарской часовой компанией. Хайек и часы было такое же привычное сочетание, как Мазай и зайцы, но мало кто знал, что часы появились в его жизни очень поздно. Основа его успеха не Swatch Group, которой тогда не существовало, а фирма Hayek Engineering, главу которой звали помочь советом тогда, когда выхода не было видно. Главным часовщиком мира и спасителем своего нового отечества он стал по воле случая. Его пригласили оценить перспективу (а точнее, бесперспективность) швейцарского часпрома.

Когда Хайек хотел привести пример фатальной ошибки, он вспоминал историю швейцарского физика Жана Эрни, изобретателя кварцевого часового механизма, который вынужден был продать его японцам, потому что на родине им никто не заинтересовался. Потом, когда с этим механизмом на руках азиатские компании начали крушить швейцарских часовщиков, было уже поздно. Важнейшая отрасль промышленности готовилась к смерти, сотни тысяч людей оставались без работы. Это была национальная катастрофа. Старинные мануфактуры разорялись под натиском японских кварцевых часов. Швейцарцы были разбиты, фронт пал. Речь шла о том, чтобы отдать на милость победителя часы в дешевом и среднем ценовых сегментах, сохранив себе (надолго ли?) производство уникальных ручных механизмов.

Швейцарским часовщикам грозило будущее народного промысла, и только Хайек решился дать бой на вражеской территории. Эта история рассказана тысячу раз. Он победил интервентов с помощью по-японски дешевых и по-швейцарски качественных пластиковых часов.

Swatch оказался произведением инженерного гения, революционным и своевременным. Это были часы, "платина" которых была одновременно и корпусом. Простые черные Swatch с белым циферблатом — шедевр дизайна XX века и при этом не музейный экспонат. Они выпускаются до сих пор, выглядят точно так же и, главное, стоят ровно столько же. Хайек за этим строго следил.

Кто был автором Swatch? У победы, как известно, много отцов, и на авторство претендовало столько народу, что однажды Хайек предложил собрать целую конференцию. На ней каждый говорил о собственных заслугах в создании Swatch, после чего стало ясно, что этот подвиг совершили все вместе и никто в отдельности. Никто, кроме Хайека, который по праву мог бы называться по старому лозунгу КПСС "организатором всех наших побед".

В последующие годы он испек то, что называется "пирогом Хайека": сплетенные вместе почти два десятка часовых марок — от самых дешевых до самых дорогих (вроде любимцев президентов Blancpain и Breguet), исследовательские лаборатории, производители электроники и часовых механизмов. Хайек был везде, победительный и грозный. Я говорил не только с его друзьями, но и с его противниками, которые в семидесятых столкнулись с его железной волей — и проиграли. Даже они не могли не добавить ко всем эпитетам слова "фантастический, блестящий человек".

В Швейцарии помнили, какую невероятную услугу он оказал часовой промышленности, но любили его не только за это. Его искренне уважали за то, что, не будучи по рождению швейцарцем (Хайек родился в Бейруте в 1928-м, переехал с родителями во Францию перед войной и обосновался в Швейцарии с 1949-го), он был воплощением гордого швейцарского духа и свойственной этой маленькой великой стране жажды совершенства. Он никогда не боялся ошибиться, он ставил цель и шел к ней, что бы ни говорили вокруг.

Как правило, он побеждал. Но впечатление, что все его желания и идеи счастливейшим образом осуществлялись, ложно. Хайек делал ошибки — чего стоит, например, попытка создания новой часовой марки Louis Brand — по имени создателя Omega. Но он признавал это сам и не скрывал от других. Он был очень расстроен неудачей своего крошки-свочмобиля, который должен был стать таким же чудом на автомобильном рынке, как часы Swatch на часовом. Разойдясь с "Фольксвагеном", на который они возлагали столько надежд, они связались с "Мерседесом" и вынуждены были в итоге выйти из проекта Smart, потому что Хайек мечтал об экологическом электромобиле за ?7 тыс. максимум, а "Мерседес" хотел модную машинку на двоих, которая стоит как автобус. Хайека не послушали — у автомобильных боссов была собственная гордость, и в итоге маленький гибридный автомобильчик с четырьмя электромоторами, который разработали швейцарцы из хайековских лабораторий, был отвергнут. Хайек пожимал плечами и предрекал, что выход японцев с такой машиной когда-нибудь обрушит автомобильный рынок, как японский кварц обрушил рынок часовой.

В такие моменты он переставал быть просто человеком бизнеса. Он беспокоился и о судьбах мира, и об этике профессии. Он с болью и яростью говорил о том, как упало доверие к деловым людям. Раньше считалось, что ты честный человек, пока суд не доказывал, что ты жулик,— сейчас все уверены, что ты жулик, и даже суд не докажет, что ты честный человек. Он сожалел о том, что современным инвесторам все равно, во что инвестировать. Если раньше инвестор был связан с компанией, которой он доверял свои деньги, сейчас он видит за своими акциями не продукт, а лотерейный билет.

Эти легкомысленные отношения, эта безответственность современного бизнеса нанесли, по его мнению, невероятный вред Швейцарии, убили лучшую некогда в мире авиакомпанию Swiss Air и тяжело ранили самый знаменитый банк UBS, затронули почту и железные дороги — он переживал за эти бриллианты швейцарской короны и не хотел, чтобы однажды нечто подобное произошло со Swatch. Для этого он всячески пытался наперекор течению вывести компанию с биржи.

Сам он называл себя предпринимателем, антрепренером, чтобы никто не путал его с банкиром или с биржевым спекулянтом, человеком ненавидимой им породы. "Я не бизнесмен, я артист",— говорил он всегда и держал себя соответственно. Он был православным и при необходимости доставал крест из-за ворота, который, впрочем, висел рядом с маленькой скульптуркой-"компрессией" Сезара. И вот, как настоящий швейцарец, протестант и моралист, этот православный говорил о социальной ответственности антрепренера, о том, как неприятно, некомфортно и даже опасно быть богатым и счастливым среди бедных и озлобленных.

Многое можно было понять по его отношению к журналистам. Как человек прошлого века, он верил в силу слова и прислушивался к газетам, но не боялся быть резким и никогда не брал интервью на проверку. Он заранее допускал, что мы невежественны, делаем ошибки, но он считал это нормальной погрешностью процесса — он не прощал только намеренную и целенаправленную ложь.

Он был настоящим командиром, громовержцем, яростным в суждениях, но, как я мог заметить, люди его не боялись. Есть начальники, от которых бегут и прячутся, чтобы не встретиться лишний раз,— его общества искали. Когда он проходил по коридорам, все бежали к нему навстречу, как к Деду Морозу на кремлевской елке.

Он был на равных со всеми возможными министрами и президентами и сам удивлялся тому, насколько естественно и спокойно чувствует себя в компании сильных мира сего. Хайек не пресмыкался сам и не терпел, чтобы пресмыкались перед ним. "Возможно, перед Богом я поведу себя по-другому",— добавлял он с удивительной скромностью. Конечно же, напускной.