Пострадавшие от взрыва в переходе на Пушкинской лежат в разных больницах Москвы. В Институт имени Склифосовского вчера привезли более 30 человек. Двое сейчас — в крайне тяжелом состоянии. Шансов на то, что их удастся спасти, почти нет. Но врачи борются за их жизни. Состояние остальных внушает гораздо больше оптимизма.
Марина Джибу, коренная москвичка ассирийского происхождения, вечером 8 августа возвращалась с работы. Она никуда особенно не торопилась, хотела было зайти в галерею "Актер", да потом раздумала и решила заехать к подружке Светке на Белорусскую. Она не торопясь шла по переходу на Пушкинской, останавливалась чуть ли не у каждого киоска. Засмотрелась на бижутерию.
— Вдруг ни с того ни с сего,— рассказывает она теперь,— как будто сто штук ламп лопнули прямо перед глазами! Меня стало шатать, я бросилась к выходу из перехода и выбежала едва ли не первая.
Марина лежит в реанимационной палате Института имени Склифосовского. К ней пустили тетю и подружку. Она просит у них зеркало, они не дают и только говорят ей сквозь слезы, что все просто замечательно, а ведь она понимает, что не все, и требует, чтобы они прекратили плакать.
— Как же так,— удивляется она,— я ни разу со вчерашнего дня не заплакала, а вы! Я, наоборот, вчера, когда меня привезли, весь вечер хохотала как ненормальная! Всю реанимацию на ноги подняла, они не знали, что со мной делать... Все плачут, а я смеюсь!
— Ненормальная,— шепчет и тетя.— Все, я больше не плачу. Это от радости, что ты живая!
У Марины очень сильно обожжены руки по локоть, да и лицо, честно говоря, тоже. Но доктора говорят, что все заживет и ничего не будет заметно.
— Расскажи,— требует тетя Серафима,— понча на тебе была?
— Да нет,— отмахивается Марина,— никакой пончи. Я в желтом свитере была, ну знаешь?
— А,— с готовностью подхватывает тетя,— дырявый?
— Нет,— укоризненно смотрит на нее Марина,— почему? Да, я забыла вам сказать... бабина сережка там упала.
И тут вдруг она начинает рыдать из-за этой сережки и сквозь слезы без конца повторяет, что не плакала со вчерашнего дня. Наконец успокаивается.
— А сколько человек там погибло? — осторожно спрашивает нас Марина.
— Семеро.
— Ох, а я думала, гораздо больше,— с облегчением вздыхает она.— А когда бежала к выходу, через стольких перешагнула...
— Ешь йогурт, тебе очень нужно!
— Какой же йогурт, когда меня все время тошнит... Кто же устроил этот взрыв? — спрашивает нас Марина.— Я представить себе не могу.
— А я представляю,— неожиданно резко говорит тетя.— Сволочи и подонки.
— Из ФСБ? — уточняет молчавшая до сих пор подружка, тоже Марина.
— О, Марина многое знает...— многозначительно кивает тетя,— она же следователь.
— Да при чем тут это,— морщится подружка,— я же по гражданским делам.
— А я так не думаю,— говорит тетя,— хотя мне кажется, что они специально рознь между людьми сеют.
— Да кто они-то?
— Если бы знать... Марина, помни: весь мир за тебя! — деликатно переводит она разговор на другую тему.— Вчера по CNN тебя показывали, и уже Франция мне звонила, Германия звонила, Америка... Боря звонил, Тамара, Биба, Анжела, Жаклина...
— Помогите мне линзу из глаза вытащить,— просит Марина,— одна там, в переходе потерялась, а другая, мне кажется, немного оплавилась, и я ничего не вижу.
— Да что же ты раньше молчала?!
И они зовут врачей.
Рядом с Мариной лежит молодая женщина по имени Света. Она в плохом состоянии и едва может говорить. Хотя все истории раненых, как под копирку: возвращалась с работы, шла мимо киосков по переходу, остановилась поглядеть... Света радуется: с ней хотела пойти знакомая и задержалась на работе.
В коридоре мается ее друг, которого зовут Слава. Он рассказывает, что официально признан первым номером в Москве по покраске машин, что вчера, когда ему позвонили из ожогового центра института, он как раз красил машину к международному автосалону в Москве. Говорит, и представить себе не мог, что терроризм коснется близких ему людей.
— Ненавижу,— говорит,— как же ненавижу...
— Кого? — спрашиваю.
— Тех, кто это сделал,— отвечает уклончиво.
А я же понимаю, кого он имеет в виду.
— Вы думаете, чеченцы?
— Я уже все передумал за прошедшую ночь,— признается он.— Наверное, все же они. Но точно я не знаю. А не все ли равно, кто?
Не все равно.
МИХАИЛ Ъ-КИРЦЕР,
АНДРЕЙ Ъ-КОЛЕСНИКОВ