На этой неделе открывается очередная книжная ярмарка Non / fiction. Один из самых популярных жанров здесь — по-прежнему беллетризованные биографии великих. Опираясь на факты жизни звезд, авторы на самом деле пишут о себе и тем самым дают точную характеристику нашему времени
Биографический жанр разлился у нас, как река в половодье. Зайдите в книжный магазин — вы не найдете там разве что биографии царя Гороха. Включите телевизор: каждый день по центральным каналам — биографическая документалка. Только специализирующихся в этом жанре журналов у нас пять!
Советский человек любил читать биографии великих, тем более что его призывали делать с кого-то жизнь. Но в силу известных причин за бортом для читателя оставалось такое количество имен, жизней, историй (разного калибра, но это другой вопрос), что ко времени, когда наступила свобода и стало можно писать о ком хочешь, читатель был готов все это поглощать. Тогда его интерес и сошелся с другой встречной страстью к биографиям — писательской. Последние, как ни странно, вместо того чтобы сочинять свое, тратят сегодня драгоценное время на чужие, пусть и великие, жизни.
Жизнь как бренд
Может, из-за этой миграции писателей в жанр, который раньше был для них побочным, биографии и теснят сегодня художественную прозу. Во всяком случае, с того момента, как впервые присуждавшуюся в 2006 году премию "Большая книга" получил Быков за "Пастернака", только один раз в финале среди трех книг-победительниц не было биографии. Так и в этом году: на прошлой неделе "Большую книгу" дали Павлу Басинскому за "Льва Толстого: Бегство из рая". И дело, думается, не в подоспевшем юбилее. Как в свое время большие писатели прятались за переводами иностранных классиков, так и сегодня по каким-то причинам ищут убежища под сенью великих. Но об этом позже.
А пока же заметим: биографический жанр стал у нас прибежищем едва ли не для каждого, кто хоть как-то владеет пером или может сочинить сценарий для документального фильма. Им чье-то громкое имя необходимо. Во-первых, для заработка: жанр считается необременительным. Чужая, как говорила Цветаева, "житая" жизнь, оставляет по себе море документов и свидетельств современников. Она всегда обильна материалом, по большей части опубликованным. Она, наконец, отрефлексирована самим героем в его дневниках, письмах и произведениях. Все смыслы, к которым продирается писатель в художественной прозе, уже готовы, обдуманы и прожиты. Все к нашим услугам.
Многих ли привлечет имя начинающего автора? А вот фамилия героя, помещенная на обложке, обречена как минимум на интерес, как максимум — на покупку, издательскую и писательскую прибыль. Нет, жизнь замечательного человека — это спасение, а его имя — раскрученный бренд, который всегда к нашим услугам.
Вторая причина писательской любви к биографиям — под прикрытием известного имени можно высказаться и о своем. И так докричаться до широкого читателя или зрителя. Но здесь автора биографий ждет неожиданный сюрприз.
Из новой толстенной книжки о Цветаевой, выпущенной в одном из региональных издательств, на меня глянула эта женщина. Ее краткий портрет таков: стихов она не любит, образ жизни поэтов — "не как у всех" — вызывает у нее возмущение. Это я, как вы поняли, не о Марине Ивановне. При чем здесь вообще Цветаева? Этот 900-страничный разоблачительный "кирпич" получился об авторе. То "свое", которое она хотела донести до читателя, оказалось уж слишком своим. Точка зрения и стиль изложения говорят, как известно, об авторе больше, чем он рассчитывает сказать. А именно — все. Потому что биография такой странный жанр: чуть ступишь в сторону от собственно героя — и уже говоришь о себе, и даже о читателе и времени. Популярные биографии у нас редко оказываются зеркалом для героя. (Даже Набоков с его, казалось бы, глубоко специальными лекциями о литературе, признаемся, больше объяснил нам себя, чем Достоевского).
И вот Тамара Катаева в "Анти-Ахматовой" так комментирует воспоминания Евгения Рейна о том, как Ахматова сама поправила свой же портрет, принадлежавший, к слову, другому человеку: "...попробуйте представить себе, что приятельница взяла у вас поносить платье... а вернув — даже не сочла нужным извиниться, что отрезала у него наполовину подол..." Что платье, что портрет, что гений, что ваша приятельница — все едино. В них, биографиях, скорее, отражается массовый человек. Его любопытство. Его система ценностей на сегодняшний день. Его любовь к определенным подробностям. Его реакция на чужую, странную, уж во всяком случае на его жизнь не похожую, судьбу.
Пример — все эти книжки про "других" писателей и поэтов. "Другой Пастернак", "Анти-Ахматова", сплошные антимиры.
Вот и получилось, что биографии стали чем-то вроде проходного двора, потому что из-за обилия желающих походить под руку с героем планка оказалась сильно сбита.
Пропажа героя
Редактор серии "ЖЗЛ" в издательстве "Молодая гвардия" Вадим Эрлихман видит в буме на биографии (а, как правило, это герои прошлого) отсутствие интереса к сегодняшнему дню. Ни герои, ни события текущего дня не волнуют читателя. И если советских классиков жестокое время загоняло в переводы того же Гете и Бернса, то нынешние писатели тоже ищут героев поглубже, посложнее, чем те, которых предлагает сегодняшний день.
Горький или Бунин ходили в народ, ища там живые характеры. Сегодня писателям не то чтобы недосуг погружаться в толщу народную: кому сейчас интересны "простые люди"? Кто будет про них читать? Какой издатель это напечатает?
"Герой — это всегда отражение автора,— говорит Эрлихман.— Поэтому и писателю надо быть масштабной личностью". Видимо, у нынешних писателей с этим туго. Впрочем, хорошие биографии пишут как раз те, кто способен вдохнуть жизнь и в вымышленного героя.
Выбрав для разделки жизнь великого человека, авторы популярных биографий неизменно попадают в те ловушки, которые профессиональные писатели хотя бы стараются обойти. Главная из таких ловушек таится в необходимости разрушить миф о великом человеке. Иначе зачем писать о нем книжку или снимать фильм? Причем там, где один работает, как археолог, кисточкой и щеточкой, другой бьет экскаваторным ковшом, не понимая, что, разрушив старый миф, обязан создать новый. Миф ведь — реальность более яркая, чем повседневная жизнь, как объяснял философ Алексей Лосев. Если взять все краски характера, мысли, чувства, поступки и вытянуть экстракт, получится миф. Миф — стержень, который держит любую биографию, выдерни его — и все развалится.
Замечу: мифы о правителях у нас с недавних пор слагаются в изобилии. Брежнев, Андропов, Сталин были, оказывается, людьми со своей логикой действия. (Исключение здесь — замечательная книга Бориса Минаева о Ельцине, но и Ельцин был исключением.) Когда художник вольно или невольно творит о себе миф — интересно, а правитель-мифотворец, покуда живы свидетели его художеств, извините, мерзок. Такие мифы разрушать полезно, потому что лишить мифологического стержня злодея — значит лишить опоры зло. Но у нас сегодня в массовом сознании именно человек власти выглядит героем. А художник — нет. Поэтому в большинстве популярных биографий этот гений стоит, как Маяковский в легком пиджаке на московском ветру.
Кстати, "свояченица" Маяковского, Эльза Триоле, увидев известный нам всем памятник, заметила, что "Володя" так не выглядел, он всегда был элегантным. Маяковский и по духу не был таким пролетарием, каким стоит на своей Маяковке, но миф оказался сильнее реальной жизни, почему и существует до сих пор. Миф, конечно, можно убрать. Можно не трудиться над тем, чтобы выжать этот экстракт, попросту — не вживаться слишком в чужую жизнь, особенно когда в биографии гения надо решить кучу своих задач. Но тогда и останется "просто человек". Останется просто Марина Ивановна или Анна Андреевна.
Величие в тапочках
А разве они не люди? Этот вопрос торчит сегодня из каждого жизнеописания, претендующего на широкую читательскую аудиторию. Речь не о пресловутой частной жизни, а о том, что под этим углом рассматривается вся жизнь гения. Как ведут себя в таком случае люди? А что они думают по такому-то поводу? По поводу, например, того, что Цветаева использовала свои любови для растопки творческой печи, человек понимающий скажет: а как иначе? И муж Марины, Сергей Эфрон, в знаменитом письме Волошину ее не осуждал. "Просто" же человек как минимум удивится: разве можно другого делать средством? И оба будут по-своему правы. Все зависит от точки зрения: если на Цветаеву смотрят как на гения — все в ней принимают, если как на простую смертную — возмущаются многими ее поступками.
На этом и спотыкаются авторы многих биографий. В тех из них, которые похуже, появляется масса непонятных зигзагов, бестолочи и маеты. Почему Цветаева писала страстные письма человеку, не способному ответить женщине взаимностью? Почему Маяковский любил Лилю Брик, которая любила своего Осю? Почему Мандельштам вечно нарывался тогда, когда умные люди сидели по норам? Да, не будучи оправданными высокими целями искусства, многие поступки в жизни гения кажутся странными. Тогда автор и начинает натягивать провисшую ткань биографии при помощи собственных рассуждений.
И добро бы это присутствовало только в плохих жизнеописаниях. В приличных перенос центра тяжести — с "гения" на "человека" — выливается в бесконечные поиски смысла в каждом чихе героя. Когда, закрыв книжку, пугаешься: уж не склероз ли подкрался к тебе незаметно? Потому что автор копал много и копал вроде глубоко, а не помнишь из прочитанного ничего. И вот в очерке о Цветаевой в "Литературной матрице" Дмитрий Воденников пишет: "...цветаевский путь — тупиковый, путь, ведущий в никуда. Потому что любой большой поэт, когда он так выпукло показывает нам (даже не желая того), куда его завели все эти Игры и игрища,— только сам и отвечает за свои слова. <...> Нашей сути, нашему кощееву яйцу (а в нем, как известно, иголка) есть дело только до того, смогли ли мы эти свои качества переплавить в тигле стихотворения..." Или Цветаева ничего не переплавила в "тигле стихотворения"? А если переплавила, то почему ее путь тупиковый, ведь автор сам назвал ее большим поэтом? Или ее путь тупиковый для нее как для человека?
С гением сложно. Отказываясь от его собственной логики, ему отказывают в цельности. То есть в правде.
И тут случилась закономерная вещь: там, где читателю пытаются внушить, что герой — такой же, как он, читатель начинает терять к нему интерес. Зачем платить 400-500 рублей — а такова сегодня средняя цена биографической книги — за обычную, в сущности, жизнь? Жанр жизнеописаний качественно истощается. И это при том что количественно он достиг своего апогея. К тому же раскрученные временем имена стремительно заканчиваются, новых героев не возникает, а все биографии довольно однообразны: родился — рос — учился там-то — писал то-то или играл там-то — ну и дальше, сами знаете куда. Например, биографий актеров, если только это не какая-то выдающаяся книжка или статья, я уже не читаю, потому что наизусть знаю, как у них протекает жизнь и что они думают по разным поводам.
Биографический рынок неизбежно начнет сдуваться, и основная масса пишущего народа, которому в данном жанре вообще делать нечего, займется, надеюсь, чем-то более полезным.
И, в конце концов, хотелось бы вернуть сбежавших из современности писателей к дню сегодняшнему. С нами-то что происходит?