Театр сатиры показал премьеру спектакля «Между светом и тенью» — сценическую версию знаменитой пьесы Теннесси Уильямса «Orpheus Descending», которую на русский обычно переводят как «Орфей спускается в ад». Постановку осуществил режиссер Юрий Еремин, и ее вполне можно считать началом юбилейного сезона: будущей весной будет отмечаться 100-летие со дня рождения самого знаменитого американского драматурга. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Пьесе Теннесси Уильямса «Орфей спускается в ад» вполовину меньше, чем ее автору, — она написана в конце 50-х годов. То, что ее вряд ли можно сегодня поставить, не проделав с текстом предварительной работы, станет ясно каждому, кто возьмет в руки текст. Смысл сочинения Уильямса, как и большинства его знаменитых пьес, глубоко укоренен в традициях и нравах юга Соединенных Штатов. Взять хотя бы проблему расизма — события, разворачивающиеся в пьесе, определены другими событиями, случившимися 20 лет назад, когда кафе и виноградник, принадлежащие отцу главной героини, Лейди, были сожжены бандитами. Предводителем банды был нынешний смертельно больной муж Лейди Джейб, о чем она не знает — и узнает только теперь. У Уильямса он, по сути, предводитель местных куклуксклановцев, и это важно.
Как важно и то, что отвергнутая местным обществом Кэрол когда-то выступала за права чернокожих, но была сломлена и стала, по сути дела, изгоем. Как важно и то, что отец Лейди в своем винограднике торговал спиртным — то есть нарушал сухой закон. Словом, в пьесе «Орфей спускается в ад» спрятано много деталей, создающих социально-историческую среду, которая, сколько бы фильмов мы ни смотрели, все равно нам чужая. И, сталкиваясь с ней, нужно решать — либо реконструировать ее и вникать в ее законы, либо попытаться ее проигнорировать, сосредоточившись на основном конфликте. Юрий Еремин не хуже нашего знает, что, когда русские начинают играть американцев, выходит — если только не потратить на достижение цели какие-то экстраординарные усилия — смешно. Поэтому режиссер решил словно «вычеркнуть» из пьесы место действия.
Исчез из пьесы и ее символический подтекст. Ведь никаких Орфеев в списке действующих лиц нет, Орфею лишь уподоблен решивший остепениться 30-летний музыкант Вэл Зевьер, который поступает продавцом в магазин Джейба и Лейди. Она-то и «становится» Эвридикой, которой появление Вэла приносит не только новое чувство, но и надежду вернуться к жизни, как бы проснуться душой. Американский же городок, где происходит действие пьесы, для Уильямса и есть царство мрачного Аида. Как и в мифе, Орфею не удается вывести Эвридику на свет: в пьесе умирающий муж убивает ее и обвиняет в убийстве Вэла. В спектакле Юрия Еремина муж-полутруп застрелит обоих.
На сцене Театра сатиры нет ни Америки, ни мифа — поэтому, должно быть, и переименована пьеса в «Между светом и тенью». Режиссер, по всей видимости, решил, что история сработает сама по себе — без привязки к конкретному времени и пространству. Вращающиеся на театральном круге прозрачные ширмы весьма условно обозначают место действия — тот самый магазин, куда поступает и в подсобке которого потом поселяется Вэл. Спектакль равнодушно и принужденно скользит по сюжету пьесы, и в этом начисто лишенном драматического напряжения скольжении все персонажи вдруг становятся «служебными». Две соседки нужны лишь для того, чтобы «выдать» зрителю тайну об участии Джейба в давнем погроме, сам Джейб — чтобы сделать в конце выстрелы из пистолета, разбитная Кэрол Катрир — чтобы привести в пьесу сначала Вэла, а потом Дэвида, некогда бывшего любовником Лейди, сам же Дэвид, кажется, появляется лишь для того, чтобы мы узнали, что героиня когда-то была беременна (в роли Дэвида на сцену на пять минут выходит худрук театра Александр Ширвиндт — ничем, кроме как помощью кассирам, объяснить эпизодическое появление нельзя: крохотная роль совершенно не подходит актеру по чину, а он ей — по возрасту).
Неслужебными должны были бы остаться хотя бы герои Алены Яковлевой и Андрея Барило. Но у нее в роли пока не проявлена та самая тема «пробуждения», без которого вся роль теряет смысл. Впрочем, трудно винить одну только актрису: ее партнер тоже пока скорее усыпляет, чем пробуждает. Им обоим попросту не на что опереться: во всем здесь сквозит какая-то скучная театральная неправда — как в искусственных зеленых деревьях, которые видятся героине возрожденным отцовским виноградником. Не за что, в сущности, уцепиться и зрителям, поэтому они «хватаются» за самые простые театральные знаки — когда Вэл тянет руки к висящей над головой гитаре, а она вдруг скользит от него вверх, в зрительном зале раздаются несмелые аплодисменты.