Лиза Голикова о Варе и Феде

Это случилось неожиданно: роли в нашей семье перераспределились. Сначала перераспределилась роль Феди — недавно этот мальчик, которому уже четыре и еще немного до пяти, решил, что он за нас в ответе. За меня и за свою сестру.

Раньше детские роли были распределены весьма четко. Варвара была очевидно ведущей, Федор — ведомым. Дочь со своей безусловной требовательностью к окружающим этим сильно отличалась от брата. Она задавала ему неразрешимое и непреодолимое, а он, видя трудности, неизбежно пасовал. Это приводило к ссорам, в которых Федя почти всегда оказывался проигравшим. Участие взрослых в этих отношениях лишь усугубляло реакции детей.

— Мама, не забудь дать Варе чистые варежки и постирать те, что испачкались, а то мне снова придется отдавать ей свои,— я в точности не припомню, но Федино перераспределение началось с чего-то похожего. Я начала прислушиваться и присматриваться. Мне было удивительно, что Федя — наш маленький Федя, большой любитель капризов, пожаловаться и пожалеться — стал совершенно другим.

Дальше — системнее:

— Мама, нам нужно купить воду, дома закончилась.

— Тебе пора менять резину, воспитательница сказала, что завтра ожидается снег.

— Не забудь взять мобильный телефон. Кстати, ты его зарядила?

— Варя, дай-ка я помогу тебе одеться: мы опаздываем.

— Мам, укутайся в плед, а то, как обычно, замерзнешь.

Все это — спокойно, рассудительно, с полной готовностью решить проблемы самостоятельно в случае, если мы с Варварой снова что-нибудь забудем, не сделаем, опоздаем.

Бытовой уровень Фединой заботы довольно быстро прогрессировал в новое качество.

— Мам, не расстраивайся, пожалуйста: если бабушку не выпишут из больницы, в выходные надо обязательно ее навестить.

— Что ты читаешь? Газету "Ведомости"? Не переживай, вряд ли может быть что-то интереснее, чем "Волшебник изумрудного города".

Складывалось ощущение, что он четыре с небольшим года прислушивался и присматривался, оценивал и пытался понять. Когда уровень этого понимания показался ему достаточным, он начал его проявлять. И это было удивительно. Настолько, что за ужином в эту субботу я обнаружила, что мы безнадежно заговорились. Безнадежно — для детского режима, и с большими надеждами — для каждого из нас.

Федя открывает нам с Варей дверь в подъезде и придерживает ее до тех пор, пока мы не пройдем. Он забирает из машины сумки и совершенно не жалуется на то, что ему тяжело. Он читает Варе книжки и поет песенки, если ей грустно, а ему — важно, чтобы она улыбнулась. Он в сотый раз включает сестре фильм про принцессу Розевиту, и только я знаю, как ему хочется, чтобы он поскорее закончился.

— Мам, ты знаешь, спасибо тебе огромное, что ты приготовила нам кашу (речь шла о гречке). Это было что-то невероятное. Я тебя люблю.

Он может нервничать, пользуясь ложкой для обуви, потому что у него не всегда получается. Он надевает наизнанку кофту, потому что ему еще довольно сложно ее выворачивать. Он может разлить молоко, стараясь удержать полную и оттого тяжелую бутылку. Он еще не всегда умеет разрешить простые бытовые вопросы, но уже берется за сложные.

За те несколько дней, что Федя пробовал себя в новой роли, мы с Варей окончательно вжились в свои.

Я все думала: что с ним? Мне казалось, что это не должно быть так рано. "Если ты будешь носить тяжелые сумки, у тебя набухнут вены",— говорит он теперь, и я понимаю, что могла бы сказать то же самое про него, но не так буквально.

Когда мне было десять, у меня появился брат. Роль старшей сестры предполагала столько "ты же старше", что мои отношения с братом выровнялись не больше года назад: для меня он 20 лет оставался безнадежным ребенком. Мне всегда нужно было быть сильнее, выносливее, смелее, мудрее. В сыне я не могла разглядеть мужчину, хотя в самом начале мне хватало глупости, чтобы пытаться это сделать. "Он — ребенок",— говорили мне те, кто мудрее.

Что произошло с Федей?

Вчера он, намыливая руки перед зеркалом в ванной, спросил:

— Мам, а я красивый?

— Ну, разумеется, дорогой. А почему спрашиваешь?

— Понимаешь, я хочу дружить с Ксеней. Она со мной до вчера дружила, а сегодня — уже нет.

У него не было настроения в тот вечер. Он почти ничего не поел.

— Что-то мне кажется или я заболел? Измерь мне температуру. Где мои шерстяные носки? И приготовь мне, пожалуйста, молока с медом.

Мы с Варей, конечно, сегодня весь день суетились вокруг него. Доиграть эту мизансцену было необходимо.