Некролог
В Швейцарии, в своем доме близ Монтре умерла Джоан Сазерленд. Легенде оперного искусства ХХ века было 83 года.
Она хотела быть вагнеровской певицей. Еще с детства, проведенного в Австралии, Джоан Сазерленд мечтала когда-нибудь сравняться с Кирстен Флагстад, знаменитой вагнеровской примадонной довоенного времени. В каком-то смысле, конечно, сравнялась: как и Флагстад, Сазерленд называли "голосом столетия" — в ее случае это определение принадлежит, между прочим, Лучано Паваротти,— и она, безусловно, попала в тот тесный круг гранд-дам, без упоминания о которых невозможно вести самый общий разговор об оперном искусстве прошлого века. Но только принес ей эту славу совершенно другой репертуар.
В 21 год она дебютировала в Сиднее, спев Дидону в "Дидоне и Энее" Перселла. Через три года Сазерленд отправилась завершать образование в Лондон. В метрополии ее сразу заметили, пригласив в "Ковент-Гарден" — сначала, разумеется, на вторые-третьи роли. В 1952-м она спела там несколько спектаклей вместе с Марией Каллас и, начинающая солистка, с благоговением слушавшая прославленную коллегу, вряд ли предполагала, что через несколько лет ее ждет вполне сравнимый ранг в оперном мире.
"Настоящую" Сазерленд во многом сформировало влияние Ричарда Бонинджа, дирижера, пианиста и вокального педагога, за которого певица в 1954 году вышла замуж. Это он смог убедить ее, что настоящее призвание не вагнеровские героини с их тяжелой вокальной статью, а лирико-колоратурные партии в операх бельканто.
"Какой голос! Когда она пела, каждая клеточка тела вибрировала от блаженства. Я никогда не слышал такой потрясающей колоратуры",— вспоминает Франко Дзеффирелли, поставивший для нее в 1959 году в "Ковент-Гарден" "Лючию ди Ламмермур" Доницетти. Это было ее первое выступление с партией Лючии, которая немедленно стала (и оставалась добрых два десятилетия) ее визитной карточкой. Записи, сохранившие ее исполнение Лючии лучшей поры, действительно ошарашивают. Поразительная виртуозность, свободная как птичье пение, феерические украшения, сверкание экстремально высоких вставных нот (тоже дающихся как будто бы без усилия) и при всем том удивительная красота и ровность тембра — он у колоратурных сопрано часто бывает как бы заостренным, высветленным, а у нее впечатлял насыщенностью и теплотой. Она никогда не была такой актрисой, как та же Каллас, в ее пении было не так много театра, больших страстей и брутальных эмоций, но музыкальное совершенство этого пения граничило, наверное, с пределом человеческих возможностей.
Испокон века любящие награждать успешных оперных певцов прозвищами итальянцы окрестили ее (после выступления в венецианском "Ля Фениче" в 1960 году) ни больше ни меньше как La Stupenda — Изумительная. Занятно, что пела она тогда не какой-нибудь белькантовый хит из тех, что у среднего итальянца должны сидеть в подкорке, а "Альцину" Генделя, который тогда в Италии не котировался совсем. Генделю она вообще уделила примечательно много внимания, справедливо видя в его музыке проявление той вокальной культуры, которая стала питательной средой для ее любимого бельканто. Наряду с операми Доницетти и Беллини в ее репертуаре были и более поздние композиторы — Верди, Массне (его "Эсклармонду" она и вовсе считала лучшей своей работой), Оффенбах, Пуччини. Последний раз она выступала в театре в 1990 году, когда на сцене "Ковент-Гарден" вместе с ней выступили в новогоднем гала-представлении "Летучей мыши" Мэрилин Хорн и Лучано Паваротти.