В БДТ прошел бенефис Светланы Крючковой. Вообще, в Петербург актриса приехала с антрепризным спектаклем "Ваша сестра и пленница". Заодно отпраздновала и юбилей. Моноспектакль назывался "Назначь мне свидание...".
Свидание обещало быть жарким — публика втекала в театральный подъезд, осоловев от зноя. Обилием знакомых лиц партер не блистал. Публика самая обычная, легко описываемая по принципу пирамиды: в основании — те, кто одет по погоде (короткие рукава, сарафаны), но пришел без цветов; прочие обрастают одеждой пропорционально объему флоры в руках; на вершине — какие-нибудь интенсивные золотые узоры по черному бархату с парикмахерской укладкой (проклятие сидящим позади) и розами в двойной фольге.
Деля время между кино и антрепризами, в БДТ из прежде обширного репертуара Крючкова оставила за собой только Раневскую в "Вишневом саде". В день бенефиса она пожелала вспомнить весь свой славный путь — начиная с первого приезда в Ленинград.
На сцене хороводом стояли манекены в театральных туалетах. Можно было бы подумать, что это мемориальные костюмы Крючковой, если бы один манекен не был вовсе гол — в одной лишь широкополой шляпе. Понятно, что Светлана Николаевна в таком виде, хоть бы и в молодости, на сцену выйти попросту не могла. На груди у каждого была пришпилена соответствующая шпаргалка для бенефициантки: имена, даты, иногда текст. Свет был приглушен. Под вальсок заработал поворотный механизм — манекены, раздувая подолы, совершили круг почета. Против движения пошла актриса, элегически дергая костюмы то за шарфик, то за рукав — сцена символизировала воспоминания. Прозрачный занавес пополз вверх, Крючкова толкнула кресло-качалку в углу, зрители захлопали, из зала потянулись первые букеты — задвигалось все, что могло двигаться. Столь энергичный зачин, по-видимому, отнял у спектакля все силы. Далее наступил полный покой.
Крючкова, стоя или сидя в центре сцены, вспоминала: год знаменательного спектакля, перечень участников (всем им актриса каждый раз выражала чрезвычайную благодарность, кто-то даже выкликался из зала), отдельная фигура уважения — Георгию Товстоногову. От обилия энциклопедических сведений начинало ломить виски. Мораль у рассказов, как правило, была одна: Товстоногов поручал Крючковой роли самые на первый взгляд неподходящие, но кончалось это все равно хорошо, прозорливый режиссер видит дальше, чем артисты, дело артиста повиноваться, дважды два четыре, руки мой перед едой и т. д. Время от времени слетали освежающие анекдоты из театрального быта. После каждого мемуарного этюда Крючкова перевешивала с очередного манекена на себя шаль или облысевшую горжетку, читала фрагмент из спектакля или пела. И так год за годом. Казалось, будто на публике обкатываются свеженаписанные мемуары. Где-то в начале 80-х заиграл канкан. Крючкова вспомнила, как плясывала сама — в финале "Волков и овец". Зал оживился. Актриса решительно подошла к столику, отпила воды. И тут канкан стих, Крючкова объявила очередной межевой год своей биографии. Нет, право, если ее мемуары не будут напечатаны в ближайшее время, публика почувствует себя обманутой.
МАРИЯ Ъ-ИВАНОВА