Завтра в Амстердаме завершается очередной ежегодный Голландский фестиваль, самый знаменитый и крупный фестиваль исполнительских искусств в Нидерландах. Закроется трехнедельный фестиваль исполнением на открытом воздухе оперы Верди "Аида" в постановке немецкого режиссера Клауса Михаэля Грюбера. До этого ее почти целый месяц показывали в стенах амстердамского Национального музыкального театра.
Амстердам весь оранжевый. Апельсиновый цвет — символ европейского футбольного чемпионата, совпавшего по времени с Голландским фестивалем. Его руководители не стали делать вид, что футбольные фаны страшно далеки от высокого искусства. Напротив, на афишах даже изобразили героев фестивальной программы на зеленом игровом поле в оранжевых майках голландской сборной. Так что смех и аплодисменты зрителей "Аиды", когда в сцене возвращения Радамеса на подмостках вдруг появляются танцовщицы в ядовито-оранжевых туниках, вполне законен. В конце концов, опера — такое же проявление разнообразия жизни, как и футбольный чемпионат.
Тем более что второй акт "Аиды" Клаус Михаэль Грюбер поставил как огромное эстрадное шоу. Популярный вердиевский марш из этой картины давно стал собственностью массовой культуры, и именно в этом качестве Грюбер обыгрывает всю сцену. Танцоры изображают египтян, спрыгнувших с папирусов прямо на дискотеку, а изо всех кулис высыпают десятки людей, одетых как на фольклорном конгрессе в защиту мира: индусские тюрбаны, паранджи, набедренные повязки, домотканые платья, диковинно-воинственные облачения, цивильные фраки — кажется, только русских сарафанов не хватает. Под занавес акта оркестр еще разок играет аккорды марша, чтобы зритель его уже никогда не забыл.
Но вообще говоря, в грюберовской "Аиде" царит аскетичный серый цвет. Амстердамский Египет строг и военизирован, и этот милитаризм несет в себе какой-то мистический заряд. Стены пещеры, в которой замуровывают Радамеса, "выстроены" из сплошных, без просвета, шеренг серых шинелей, поднимающихся от сцены под колосники. В этом величественном, как пирамида, царстве униформы особенно драматично звучат голоса главных героев: глубокое сильное сопрано американки Мишель Крайдер (Аида) и сосредоточенный тенор канадца Ричарда Маргисона. Слаженный оркестр под руководством итальянца Рикардо Чалли, хорошие голоса плюс несколько эффектных постановочных ходов — вроде живого верблюда или огромного опирающегося на землю серпа месяца — вот расхожая формула успеха "Аиды".
На самом деле такая традиционная высокобюджетная опера, хорошо вписавшаяся бы в программу Зальцбургского или Эдинбургского фестивалей, для Голландского фестиваля — белая ворона. Режиссер Иво ван Хове, руководящий фестивалем уже два года, делает ставку прежде всего на экспериментальный театр. В принципе многие в Голландии считают, что весь их театр — экспериментальный: оттого, что у страны, с одной стороны, нет сильной национальной сценической традиции, а с другой — нет предубеждения против любых, даже самых экстремальных, новаций. Главным словом, которым сегодня определяют голландский и фламандский театр, стало слово "интердисциплинарность". В том смысле, что драматический театр в чистом виде никто уже всерьез в Голландии не воспринимает. Если актер остается на сцене наедине с текстом и режиссерской задачей — это не современный театр.
Впрочем, на фестивале голландцы согласны смотреть и "нормальный" театр, не ломающий границ разных искусств. Два года назад здесь с успехом прошли "Три сестры" Кристофа Марталера и "Вишневый сад" Петера Цадака. Последняя чеховская пьеса есть и в нынешней афише, но поставленная уже в духе эпохи мультимедиа. Бывший ди-джей, а ныне швейцарский режиссер Штефан Пучер сократил "Вишневый сад" до полутора часов, поселил героев в подземном переходе и нашпиговал эту "усадьбу" видеопроекциями. В России, наверное, его бы оплевали с ног до головы, но пьеса звучит действительно небанально. Пучер начисто вычистил из нее всю вековую меланхолию, и Чехов вместе со своими русскими героями неожиданно предстал позитивным оптимистом. Так что новое поколение вполне может его выбирать. Швейцарцы в этом смысле оказались созвучны голландцам.
Но большую часть программы Иво ван Хове все-таки отдал новым голландским и бельгийским спектаклям, так или иначе синтезирующим разные искусства. Некоторые это пытаются делать почти механическим способом. Как, скажем, знаменитый хореограф Анна Тереза де Кеерсмакер, соединившая для спектакля "В реальном времени" свой танцевальный театр "Розас" с драматической труппой "Стан" и музыкантами из группы "Ака Мун". Драматические диалоги (в числе авторов — тот же Чехов и Даниил Хармс) в течение трех часов перемежаются танцами, и единственное, что можно сказать по окончании спектакля, это то, что изживать время разговорами столь же безнадежно, как и пластикой. Де Кеерсмакер настойчиво не налаживает никаких связей между диалогом, звуком и движением. Электронные часы над сценой отсчитывают время до конца спектакля, и чем меньше его остается, тем яснее сдержанное отчаяние тел и голосов на сцене. А зритель должен осознать, что просто прошло время его жизни. Это, как оказывается, вполне художественное ощущение.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ