Вообще-то, Елизавета Виндзор родилась в апреле. Но по одной из знаменитых британских традиций день рождения королевы празднуют в хорошую летнюю погоду. Поэтому 22 июня, как только в российской столице потеплело и кончились дожди, посольство ее величества созвало буквально всю светскую Москву под тенты во дворе резиденции посла.
Такого количества роскошных машин российского истеблишмента и дипломатического корпуса, какое собирается на набережной напротив Кремля в символический день рождения королевы Великобритании, больше нигде в Москве не увидишь. Среди "мерседесов" и "ягуаров" гордо стояли "шестерки" приглашенной творческой интеллигенции. Шоферы, томящиеся на жаре, разглядывали проходивших сквозь секьюрити знаменитых гостей.
Поздоровавшись с английскими офицерами из аппарата военного атташе в песочных парадных мундирах и с протокольными служащими, украсившими ради праздника лацканы пиджаков белыми бутоньерками, счастливцы проходили прямо в сад. Там играли почему-то диксиленд и, что более объяснимо, шотландский волынщик. Под брезентовыми пологами было душно, щедро наливали ординарные французские вина, а также родные месту Ballantines и Beefeater. Еду разносили более чем скромную — тарталетки и прочие снэкс на уровне средней презентации.
Зато лица были — первый сорт.
В самом начале всех встречал чем-то потрясенный Починок. Он был настолько погружен в себя, что даже знакомых узнавал с трудом.
Чуть дальше, в непосредственной близости к алкогольной раздаче, можно было приобщиться к культуре: промелькнул режиссер Захаров; стоял поэт Гандлевский в тропическом костюме; общался с культурными людьми галерист Гельман, украшенный уже второй сережкой в одном и том же ухе; писатель Кабаков в консервативном темном костюме и потому потный крепко держал бокал виски; режиссер Кончаловский в сверхъестественно стильном кремовом пиджаке сиял вечным своим загаром, голливудскими зубами и красивой спутницей...
Дальше больше. Банкир Геращенко добродушно улыбался неопознанному смуглолицему господину с седой бородкой, и в улыбке чувствовалась искренность. Чета Хакамада — Ирина Мисуовна в черном платье и господин Хакамада, бизнесмен Владимир в вечернем кителе,— изящно грустила. Ну, конечно, прошел Красавченко. Коммунист Зюганов, в прошлом году блиставший здесь в элегантнейшем костюме цвета какао с молоком, в тон шевелюры, на этот раз был в черном и хмур. Явлинский, напротив, был весел, хотя тоже в антрацитовом сьюте. Вроде бы Касьянов в безукоризненной паре с безукоризненным английским возник, прорезав общий говор басом, но, возможно, это был мираж в закатной жаре. Министерство обороны было представлено многими неизвестными солдатами в погонах генерал-лейтенанта и выше.
И даже на таком фоне вполне достойно выглядела четвертая власть, иногда казавшаяся едва ли не первой. Редактор Лошак, одетый, как обычно, модно и с чувством, был серьезен и корректен. Директор телевидения Попцов оживленно осуждал правящую клику. Монументальный Киселев уверенно удерживал очки на кончике носа и пил кампари, разговаривая с Венедиктовым в вязаной кофте. Главный подростковый редактор Федор Павлов-Андреевич поражал юностью и стройностью.
Но тут возник Гусинский — и все смешалось в бывшем доме сахарозаводчика Терещенко, многие годы служившем британскому посольству, а теперь, с введением в строй нового здания, ставшем резиденцией посла. Вырвавшийся из застенков магнат встал на возвышении, к нему подтянулись Явлинский и Киселев, а народ повалил к отцу свободы слова нескончаемым потоком — и посольские, и кремлевские, и либеральные, и наоборот...
Так что понять, чей день рождения, уже положительно не было возможности. Да никто об этом, собственно, и не вспоминал.
МАРИЯ Ъ-ГЛАЗОВА