В парижском пригороде Бобиньи состоялись гастроли Франкфуртского балета с единственным спектаклем. "Endless house" Уильяма Форсайта собрал на бульваре Ленина всех любителей авангарда. Из Парижа — корреспондент Ъ ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА.
Глава Франкфуртского балета Уильям Форсайт, с начала 90-х связанный контрактом с театром "Шатле", восемь лет подряд гастролировал в Париже со своим театром, показывая премьеру за премьерой. За эти годы балетмейстер-радикал и балетная столица мира друг от друга слегка подустали: хореограф стал подхалтуривать, втюхивая публике доморощенные мюзиклы вроде "Isabelle`s danse", публика с трудом заставляла себя аплодировать признанному авангардисту. Когда контракт истек, обе стороны вздохнули с облегчением. Но Париж не смог прожить без Форсайта и сезона. Правда, на этот раз его труппу из Шатле отправили в пролетарский пригород Бобиньи, где на бульваре Ленина выстроен довольно уродливый, но, несомненно, современный музтеатр. Парижские снобы и экзотичные представители богемы добирались до места преимущественно на метро, являя разительный контраст с утомленными обитателями "спального" района.
Спектакль "Endless house" производства 1999 года делится на два контрастных акта (медитативный и интерактивный) и играется на разных площадках (в парк Ла-Вилетт, где в гигантском ангаре Grand Halle показывают вторую часть, ехать на метро минут 15 — дополнительный аттракцион для пресыщенного зрителя). Экспериментатор Форсайт, которому давно тесно в балетном мире, на сей раз откровенно предупредил: "'Endless house' — не балет, а инсталляция".
Ее первую часть поставила постоянная сотрудница Форсайта, идеолог и сценаристка Дана Касперсен. Зрителю предлагалось расслабиться и впасть в медитативный транс под дребезжание ритуального музыкального инструмента с островов Явы и оглашенные со сцены фрагменты защитительной речи маньяка Чарлза Мэнсона, организовавшего в свое время убийство жены Романа Поланского Шарон Тейт. Расслабиться при виде того, как два мужика среднего возраста битый час сидят на скамье, орут друг на друга и сопровождают вопли конвульсивными телодвижениями, удалось далеко не всем — нерасслабившиеся штучно покидали зал. Другие пытались отвлечься от потеющей на сцене пары. Они наблюдали за медленными и непрестанными спусками и подъемами многослойных черных и белых задников и гигантских фонарей, созерцали игру теней и пятен приглушенного света. Им было хорошо: сидеть под воображаемой пальмой на закате на берегу океана все же приятнее, чем в воображаемом зале американского суда.
Во второй части спектакля требовалось, напротив, мобилизовать всю зрительскую активность: полноценность представленного зрелища напрямую зависела от вашей расторопности. В специальной брошюрке, вручаемой при входе в Grand Halle, Форсайт запрещал только курить и ходить в обуви по линолеуму, обозначавшему сценическую площадку. Проголодавшиеся при медитации зрители мгновенно обзавелись бутербродами-багетами величиной с руку и, прихлебывая пиво и зажав под мышкой башмаки, принялись расхаживать по ангару и вникать в смысл происходящего.
Охватить разумом все это довольно-таки трудно. Действие возникает в нескольких местах одновременно. Ангар оглашают стенания и заклинания — актеры наперебой выкрикивают нарезанные на реплики тексты самого Форсайта, Даны Касперсен и романтичной дамы Эмилии Бронте, в чьем Хетклиффе из "Грозового перевала" постановщики углядели параллели с убийцей Мэнсоном. Повсюду бродят диковинные персонажи: кокетливые и нервные трансвеститы, пристающие к ближним; тихий, но хищный зеленый марсианин, так и норовящий прихватить кого-нибудь своими щупальцами; чудище в юбке из серебряной мишуры и с головой без лица, сплошь покрытой черными патлами. Какие-то параноики с остановившимися глазами кротко играют в загадочные настольные игры, ставкой в которых служат отрезанные человеческие пальцы. Располосовывая публику, ездят гигантские ширмы на колесах, поминутно выстраивая новые пространственные лабиринты.
В самой гуще толпы вполне заурядные люди вдруг вступают в невыносимо напряженный пластический контакт. Кривыми восьмерками выкручиваются суставы, по искореженной траектории движутся конечности, тела сливаются в противоестественных поддержках, обрушиваются вам на голову, грохаются на пол, перекатываются под ногами в садомазохистских корчах (поговаривают, Форсайт потратил кучу времени, заставляя своих танцовщиков беспрестанно импровизировать, чтобы выудить из них движения, неподконтрольные сознанию). Сам хореограф дирижирует всей этой свистопляской, стоя на стуле и выделяя прожектором то одну, то другую сцену.
Закаленные в подобных переделках западные обозреватели невозмутимо констатируют: "В 'Endless house' хронологическая структура повествования переведена в абстрактные формы, которые исследуют и структурируют трехмерность сюрреалистического пространства между сном и явью". А вовлеченному в разгул бессознательного бесхитростному российскому балетному критику остается изо всех сил обуздывать разбуженные инстинкты.