Вряд ли почувствует смак этой странной книги тот, кто по школьной памяти представляет себе литературу в виде давно, тщательно и с соблюдением первоначального замысла возводящегося здания. Роман Сергея Болмата "Сами по себе" — вещь действительно довольно-таки отдельная, и приплести к нему какой-нибудь контекст не то чтоб вовсе невозможно — но такая попытка вызывает внутреннее сопротивление. Да и история появления этой книги тоже нестандартная, сама по себе.
Начать с того, что это — триллер, остросюжетное бульварное чтиво. Вроде бы. Но издана книга крутыми парнями из Ad Marginem — издательства, где густо пахнет современной философией, где привечают постструктуралистов как европейского, так и отечественного разлива, откуда для встречи в аэропорту любимого автора, Сорокина В. Г., высылают не меньше чем SAAB. И вдруг умники оскоромились низким жанром? С чего это?
Конечно, существует знаменитая литературная сказка об авторе-золушке, который вдруг... "Новый Гоголь явился!" — с этими словами вбежал Белинский к Некрасову, когда прочитал "Бедных людей" Достоевского. "Этот мальчишка выхватил пистолет и одним выстрелом уложил всех стариков, в том числе и меня",— проскрипел Иван Бунин, ознакомившись с набоковской "Защитой Лужина". Сергей Болмат, экс-петербуржец, живущий в Кельне, художник, отложил кисть, сел за компьютер и...
..."Круче Акунина. Реальная постпелевинская проза" — после таких рекомендаций, выданных матерыми ад-маргинистами никому не известному Болмату, книгу открываешь, надев предварительно перчатки и держа под рукой противогаз, кольт, ледоруб. И что же? Действительно ли это та книга, которую все хотели читать, да только боялись просить? Не совсем так. Сюжет достаточно прочно свинчен, чтобы не обижать его пересказом: сообщу только, что речь идет о благородных, интеллигентных и красивых наемных убийцах, таковыми ставших поневоле. Питерская версия Natural Born Killers. Если кто помнит, сценарий этого фильма принадлежит перу Тарантино, который, увидев, что именно слепил Оливер Стоун (глухую обличительную социалку), сильно заругался и свое имя из титров убрал.
Случай Болмата: в роли искромсавшего холодную элегантность идеи исполнителя выступает дилетантское представление о литературе как о чем-то красивом, непременно с эпитетами и метафорами. "Троллейбус с маленьким окошком в горбатой спине". Зачем эти метафорические трюки в духе раннего Олеши и позднего Катаева? До некоторой степени эти завитушки стиля, эта непременно стремящаяся удивить читателя метафорика, это любование собственной словесной живописью простительны — но только потому, что все-таки есть криминальный сюжет. Вообще-то, словесным руладам, к тому же оттененным хроническим непониманием автором разницы между глаголами "одеть" и "надеть", уже больше нигде нет места, кроме как в жанровой литературе. В итоге они лишние даже там. Без этой арабской литературной мебели можно обойтись.
Но в "Самих по себе" есть нечто другое — что и ввергает издателей в экстаз, а сетевых критиков (роман висит в Интернете уже с месяц) подвигает называть его "книгой 2000 года". Пожалуй, самое интересное и привлекательное, что есть в книге Болмата,— это ее герои. Сорокалетний Болмат написал роман о том, как могли бы вести себя его дети — или, может быть, как бы он хотел, чтоб они себя вели. В рассказанной "новорусской" истории с шантажом, долгами, аферами, бандитами и прочей мишурной атрибутикой 90-х главное — отношение героев к происходящему. В финале они просто уничтожают не нравящиеся им формы жизни — как мокрой тряпкой старшеклассник стирает с доски неудачно составленное уравнение. На самом деле, наверное, двадцатилетние относятся к действительности куда терпимее и куда более заинтересованно. Но у Болмата отношение юных героев к "новорусской" реальности — это отношение именно сорокалетнего человека, который, конечно, терпит все это дело, но уже знает, что всякая жизнь — банкротство.
Авторская позиция Болмата хороша тем, что здорового негативизма, подросткового раздражения миром он не утратил и, больше того, нашел ему убедительную литературную форму. Не Тарантино, не Стоун и даже не Пелевин — а чистый Тургенев, "Отцы и дети".
Социальной критике вообще случается принимать довольно причудливые литературные формы — вот комический пушкинский сборник, отрыжка (немного запоздалая) прошлогоднего юбилея. Пушкин — тема, конечно, запрещенная, и даже то, что в данном случае речь не о нем, а о тени его призрака, затеи на первый взгляд не оправдывает. Что ты ни напиши про Пушкина — соревноваться будешь не с текстом и комментировать не текст, а, скорее, статуэтку под медным балдахином у Никитских ворот. Дайте время — может быть, идиотизм казенного юбилейного энтузиазма как-то потускнеет, затянется, как пруд ряской, и опять можно будет попробовать что-нибудь об этом послушать. Только не сейчас.
Но вопреки контексту в "Шинели Пушкина" есть как минимум одна замечательная вещь: в сборнике опубликован наконец давно известный проект Дмитрия Пригова под названием "Евгений Онегин Пушкина". Как всякая концептуалистская идея, замысел этого произведения умопомрачительно прост. "Онегин", онегинской строфой, в полном объеме — но как бы без слов. Роман сохранил глаголы, но все прилагательные, наречия и большая часть существительных заменены на производные двух корней — "безумный" и "нездешний". Вот что получилось: "Безумный дядя честных правил, / Когда безумно занемог, / Безумствовать себя заставил / Безумней выдумать не мог".
Это не для чтения подряд. Это, скорее, для цитирования. И если озадачиться придумыванием противоядия от "осмысления Пушкина", "поверки себя Пушкиным", "очищения Пушкиным" — приговский прикол будет в самый раз. "Боюсь, безумная вода мне не наделала б вреда". "Безумней модного паркета / Река безумная одета". "Безумный красный гусь тяжелый / Безумствует на лоне вод". Безумие где-то рядом, оно ничуть не дальше от нас, чем, скажем, Пушкин. Напомнить об этом — не худший способ ополоснуть памятник и смыть с него следы юбилейных голубей.
Сергей Болмат. Сами по себе. М.: Ad Marginem, 2000
Шинель Пушкина: Сборник. М.-Спб.: Pentagraphic, 2000