В день рождения А. С. Пушкина, 6 июня, в Петербурге прошла церемония награждения лауреатов ежегодной литературной премии "Северная Пальмира".
"Северная Пальмира-2000" — шестая по счету и ничем в организационном плане не отличается от предыдущих: результаты голосования жюри подсчитываются прямо во время церемонии счетной комиссией. Член жюри и соредактор петербургского толстого журнала "Звезда" Андрей Арьев во вступительной речи проговорился, что премия отражает "коллективно-бессознательное представление" о петербургской литературе. Свалив с себя таким образом ответственность, Андрей Юрьевич забыл добавить, что список номинантов на "Пальмиру" отражал "бессознательное" совершенно определенного коллектива, а именно литературного сообщества, сформировавшегося в конце 60-х годов. Но даже для буйных, витальных шестидесятников на этот раз было слишком круто: по разделу "Проза" номинировали, например, книгу Константина Мелихана "Юмуары", которую, как заметил член жюри и член-корреспондент РАН Александр Лавров, было бы уместнее видеть в конкурсе произведений для эстрады, а не в списке высокой литературы "культурной столицы".
Итак, зал Дома композиторов на Малой Морской был в тревоге: как-то поведет себя напророченное Арьевым "коллективное бессознательное"? Каковы будут результаты массового спиритического сеанса, проведенного среди почтенных петербургских писателей, поэтов, литературоведов и примкнувших к ним актеров, режиссеров и одного композитора? Ведущий, вместо того чтобы успокоить публику, подлил масла в огонь, лукаво проговорив: "Давно мечтал показать вам детей".
И хотя он имел в виду всего лишь юных музыкантов, которым предстояло услаждать собравшихся деятелей культуры Петербурга, но отразил самое что ни на есть "вытесненное" петербургской литературы. В кулуарах говорили, что один из именитых членов жюри, не имея времени на тривиальное чтиво, давал ценные указания по телефону и во всех номинациях требовал вписать собственный голос за тех, "кто самый старый".
Это нормально. Все-таки Петербург — город традиций, некроевропейского духа и оживающего "Портрета" Гоголя. Обидно лишь, что принцип апологии и бессознательной эротизации старости не был соблюден достойно во всех номинациях. Допустим, когда среди прозаиков побеждает 80-летний Александр Володин, оставив позади более молодых Нину Катерли и Эргали Гера,— это "петербургский стиль". Но когда в номинации "Критика, публицистика, эссе" 60-летний Яков Гордин обгоняет Игоря Смирнова, который несущественно младше его,— это уже вульгаризация принципа.
С формально-эстетической точки зрения выбор жюри был в какой-то степени оправдан возрастными характеристиками. Но если обратиться к содержательной части номинированной петербургской литературы, то есть собственно к художественной ценности, то читателя может охватить ужас. Не бессознательный ужас, рождающийся при чтении стихов, допустим, финалиста Виктора Сосноры вроде "в той башне три женского тела сидят и белые груди едят", и не ужас как осознание того, что в данном случае заумь "в отличие от зауми авангардистов — не притворство, а судьба" (реплика Кушнера), а ужас при виде пропасти между Соснорой и другим финалистом, точно так же "Пальмиру" не получившим. Все-таки когда "вокруг растет Бердяев, запущенный, как старый русский сад" (строки Светланы Кековой, выходящей в финал "Пальмиры" второй раз), кажется, что поэзия не агонизирует вместе с постмодернистской культурой, а преждевременно умерла.
Что касается прозы, то наиболее интересным произведением, попавшим в список финалистов, на мой взгляд, были "Сказки по телефону" литовца Эргали Гера. Однако Гера сложно причислить к писателям, исповедующим шестидесятническую идеологию, и, видимо, поэтому он уступил "Пальмиру" не самой сильной книге Володина. Можно было бы поговорить о разделе "Критика..." — она нынче в моде. Но единственная "модная" книга, попавшая в список "Пальмиры" в этом году — "Свидетельства и догадки" Игоря Смирнова,— залетев в финал, так и застряла где-то на финишной периферии. Тот факт, что номинирована была и вторая книга Смирнова, вышедшая в Петербурге в 1999 году — "Homo homini philosophus...",— свидетельствует о том, что социальная активность этого профессора из Германии в петербургской шестидесятнической среде резко повысилась в последнее время. Сама эта среда, похоже, не склонна к развитию.
НАДЕЖДА Ъ-ГРИГОРЬЕВА, Санкт-Петербург