фестиваль / театр
В рамках Международного фестиваля современного искусства "Гогольfest" впервые за последние десять лет в Киеве прошли гастроли львовского театра "Воскресiння". Из двух вариантов своего "Вишневого сада" — обычного и open air — труппа Ярослава Федорышина показала второй. Спектакль, который с 2006 года объездил весь мир, наконец увидела ЮЛИЯ БЕНТЯ.
Удивительно, насколько меняется восприятие представления от перемены места. Обычный театр — это, как правило, люди в окружении декораций и сопровождении звуков. В "Вишневом саде" Ярослава Федорышина (музыкальное оформление спектакля также сделано им) все наоборот: люди, словно статичные декорации, остаются все те же, а вещи и музыка двигают драматургию, толкая историю от завязки к финалу.
Вообще, вещь на улице, на голом асфальте — это отдельная тема. Так, телега, которой, казалось бы, и не место в помещении, в театре open air выглядит одинокой, позабытой и заброшенной. Не говоря уже о дорожных чемоданах, с которыми Любовь Андреевна прибывает домой, или старинных вешалках для одежды, которые обрастают цветущими ветками вишни.
В сценографии Аллы Федорышиной много огня, воды и ходулей, уводящих этот мир вещей за пределы обыденности. Огонь струится из керосиновых ламп, расставленных по периметру площадки, и ведер, которые, словно колокола, развешены на вешалках-деревьях. Горят ручки жестяных тазиков, в которых когда-то могли готовить варенье или купать детей. Воду из ведер под наигрыш еврейского оркестрика выливают на удачливого купца Ермолая Лопахина (героическая, учитывая вечернюю прохладу, роль Владимира Губанова).
Но в данном случае гораздо важнее вертикальное измерение спектакля, заданное с самого начала действа, когда на условном заднике сцены — установленной вертикально прямоугольной деревянной конструкции — появляется Любовь Раневская (Алла Федорышина) с десятком чемоданов. В окружении парка, каковым, по сути, и является территория киностудии им. Довженко, где так легко заблудиться даже с фестивальной картой, эта деревянная плита выполняет функцию магнита, притяжению которого в разной степени подвержены и предметы театрального обхода, и актеры, и публика. Зрители пробираются к сцене со всех сторон, по тропинкам и ломая кусты, чтобы в итоге окружить место действия плотным кольцом — ближе к огромным людям на ходулях, огню, воде и музыке. Даже отдельные чеховские фразы, звучащие из громкоговорителя последовательно на украинском, английском, русском и польском языках, выстраиваются вертикально, а закольцованное действие постановки движется по кругу против часовой стрелки.
На языке Ярослава Федорышина этот "магнит", вокруг которого свалены в кучу цветущие ветви вишни и всякий антикварный хлам, и есть родина. Не территория, не люди, не вещи, а некая точка притяжения, к которой все мы пришиты белыми нитками. Эта метафора пронзительно обыгрывается в заключительной сцене: изгнанные из поместья прежние хозяева все разом рвутся "вдаль, за горизонт", но их чемоданы оказываются крепко привязанными к заднику, а вместо того, чтобы бросить ручную кладь как обрезать пуповину, они только запутываются в старых связях.
Очень близким по духу львовскому "Вишневому саду" оказался завершавший первый день работы четвертого "Гогольfesta" концертный перформанс "Сны заброшенных дорог" театра "Дах", озвученный этно-хаос-группой "ДахаБраха" и финским дуэтом из аккордеона и диджейского пульта Kimmo Pohjonen Kluster. Здесь — тот же задаваемый музыкой пульсирующий ритм, вертикальная многоярусная конструкция сцены и дробящая визуальный ряд анимация, воскрешающая на новом витке технического прогресса львовские хоровод вешалок, ведерную колокольню, игру в бильярд человеческими головами и чемоданный хаос.
Все это можно было увидеть, услышать и почувствовать в совместном перформансе "Даха" с испанским театром La Fura Dels Baus на субботнем открытии "Гогольfest" на майдане Незалежности (см. вчерашний Ъ). Та часть перформанса, которая проходила на большой сцене,— это, собственно, и есть "Сны заброшенных дорог". Только за счет масштаба площадки восприятие происходящего было другим: дороги казались длиннее, сны — более приближенными к реальности, а ощущение заброшенности — совсем уж вечным и непреходящим.