Высочайшие учебные заведения

200 лет назад, в 1810 году, император Александр I основал учебное заведение, призванное готовить высших сановников,— Лицей в Царском Селе, который пополнил список русских элитных образовательных учреждений. Некоторое время Александровский Лицей возглавлял негласный рейтинг учебных заведений для избранных. Но затем во главу списка вернулся Пажеский корпус, кроме того, в соперничество включилось Императорское училище правоведения, где предпочитало давать образование своим детям высшее чиновничество.

СВЕТЛАНА КУЗНЕЦОВА

Царские отроки

Вопрос воспитания элиты государства заботил правителей Руси с тех времен, когда она была еще Киевской. Именно тогда, по утверждению некоторых историков, к великокняжескому двору стали брать отроков, которым давалось соответствующее интересам правителя воспитание и начала образования.

В ту же эпоху появилось первое отечественное специальное учебное заведение для дочерей избранных семейств. Старшая дочь великого князя Всеволода Ярославича Анна в 1086 году основала в стольном граде Андреевский женский монастырь, а при нем завела девичье училище, где отроковицы из первейших киевских семейств под ее присмотром учились чтению, письму, пению и рукоделиям, приличным их званию. Правда, как оказалось, начинание княжны Анны все же противоречило существовавшим тогда нормам, и родители отдавали дочерей в учебу только из страха перед великокняжеским гневом на ослушников. Как только княжны Анны не стало, ее воспитанниц немедленно разобрали по домам, а о созданном ею учебном заведении забыли на века.

А вот традиции воспитания родовитых отроков при дворе не только не исчезли, но и развились со временем в определенную систему. По достижении мальчиком десятилетнего возраста родители, удостоенные чести отдать сына к царскому двору, отправляли его в столицу, где он начинал службу в звании царского отрока. Затем юноши поднимались на следующую ступень в придворной иерархии и именовались уже стольниками на царицыной половине.

"Достигнув семнадцати лет,— писал углубленно изучавший этот вопрос граф Г. А. Милорадович,— эти стольники обыкновенно жалованы бывали в спальники, стольники, стряпчие к царю. Должность первых была спать в комнате Государя попеременно человека по четыре, раздевать и разувать его, стольники подавали блюда и питья на парадных обедах, а стряпчие на торжественных выходах носили скипетр, держали шапку, платок, в походах возили царское вооружение. Всех лиц таких чинов, живших в Москве поочередно, в царствование Алексея Михайловича было до полутора тысяч. Хотя многим из них давались и разные государственные поручения, но половина их всегда содержалась при дворе и на счет двора единственно для услуг и для придания пышности при приеме послов, на торжественных выходах и обедах".

О какой-то систематической учебе отроков, служивших при дворе, в документах той эпохи не упоминалось, так что можно обоснованно предположить, что по старинной традиции все они "учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь".

Конец отроческой синекуре положил Петр I, который в 1697 году отправил 50 стольников и спальников учиться морскому и инженерному делу за границу, а остальных царских отроков и юношей велел отдать в полки, где, как полагал царь-реформатор, они смогут пройти лучшую школу жизни. В последующие несколько лет вопрос об учебе отпрысков знатных семейств решался именно в таком ключе: либо учеба за границей или создававшихся русских школах, либо служба в армии или на флоте.

В 1721 году, правда, царь вынужден был вновь принять в дворцовую службу нескольких отроков. После коронации его супруги Екатерины Петр I решил придать своему двору известное сходство с дворами европейскими и повелел обзавестись для нее и царских дочерей несколькими пажами. При этом сам он обходился услугами денщиков, по большей части из простонародья, и относился к вновь принятым ко двору пажам, как утверждали современники, с некоторой прохладцей. Во всяком случае он не стал принимать в пажи представителей знатных родов, а назначал на эту должность людей, отличавшихся сообразительностью и расторопностью, а бывало, и вовсе по случайному капризу. Рассказывали, что один из пажей, Древник, попал ко двору после того, как русский царь увидел в Данциге двух братьев-близнецов из бедной семьи, поразился их сходству и забрал их в Россию; одного он сделал своим денщиком, другого — пажом царицы.

Шляхетские отпрыски

Однако после кончины первого русского императора все начало возвращаться на круги своя. Во все времена на Руси самодержец был средоточием власти и всех благ, так что ко двору, в пажи, стали мало-помалу просачиваться представители знатных семейств. Количество их менялось в зависимости от того, кто пребывал на троне. Петр II, который был сверстником собственным пажам, увеличил численность этих товарищей для развлечений. А императрица Анна Иоанновна сократила количество пажей до неприличного, как казалось придворным, минимума. Для воспитания же подрастающего поколения знати она решила принять проект графа П. И. Ягужинского, уже не первый год лоббировавшего создание в Российской империи элитного учебного заведения для подготовки офицеров из детей знатных семейств по прусскому образцу.

В 1731 году проект Ягужинского перешел в практическое русло, поскольку идею создания заведения, подобного прусскому кадетскому корпусу, поддержал глава военного ведомства президент Военной коллегии генерал-фельдмаршал Миних. После их разъяснений императрица сочла вполне здравой мысль, что дворянских отроков следует оторвать от первобытного, а в иных семьях просто дикого быта их родителей и воспитать из них преданных слуг престола. Так что летом того же года последовал указ Анны Иоанновны Сенату об учреждении Шляхетского кадетского корпуса в доме опального князя Меншикова на Васильевском острове.

Первое элитное учебное заведение России именовали соответственно — Рыцарской академией, а ее воспитанникам разрешили держать при себе двух нанятых за родительский счет слуг. Чтобы подчеркнуть особый статус Шляхетского корпуса, в 1737 году в нем были введены публичные экзамены, причем председательствовать в экзаменационной комиссии обязательно должен был сенатор. Такой контроль, естественно, побудил начальствующих лиц корпуса привлечь для преподавания наук лучшие силы российской столицы, и нередко кадетов учили профессора Санкт-Петербургского университета.

С другой стороны, чтобы воспитанники не отлынивали от занятий и грызли гранит науки с прилежанием и усердием, в корпусе применялись самые суровые наказания, включая телесные. И этой традиции в кадетских корпусах на протяжении веков никогда не изменяли. Не привыкшие к столь суровому обращению благородные недоросли с первых лет существования корпуса пытались бежать из него в родные пенаты. Но еще в 1733 году были введены достаточно жестокие и позорные для дворянина наказания за побеги. За первую попытку пойманный кадет на три месяца отправлялся в гарнизонную школу, где учились солдатские дети. Вторая попытка побега наказывалась полугодовой отсидкой за партой с плебсом. Если же и это не помогало, беглеца сдавали в солдаты, что было самым суровым из возможных наказаний для дворянина.

Дополнительным средством побуждения кадетов к отличной учебе служила система присвоения званий при выпуске из корпуса. Лучшие в науках и примерные в поведении получали звание поручика. А отстающие и неблагонравные рисковали оказаться лишь унтер-офицерами.

Все это делало учебу в Шляхетском корпусе не слишком привлекательной для детей из самых знатных и состоятельных семейств страны. Ведь родовитому отроку офицерское звание можно было получить куда проще и легче, если его с рождения, а то и до рождения записывали в гвардейский полк. К совершеннолетию иные такие служаки, годами числившиеся в отпуске для учебы или домашних дел и ни дня не проведшие в полку, получали чин полковника. Так что Шляхетский корпус становился все менее элитным по составу воспитанников, а со временем превратился в первый по времени создания и Первый по названию, но при этом один из многих кадетских корпусов Российской империи.

Пажеская каста

Совсем по-иному российская элита смотрела на причисление своих отпрысков ко двору. Воцарившаяся в 1741 году Елизавета Петровна нередко испытывала к пажам отнюдь не платонические чувства, а перед царскими фаворитами, как все знали, открывались самые блестящие перспективы. Поэтому по негласному, но обоюдному желанию императрицы и знатных семейств численность пажей постепенно росла. К 1742 году вместо пяти пажей времен Анны Иоанновны при дворе состояло 24 пажа и четыре камер-пажа, командовавших младшими товарищами. Однако вместе с количеством пажей нарастали и проблемы, которые создавали придворные отроки.

Пажи и в прежние годы, мягко говоря, не отличались высокой нравственностью. Современники писали, что они имеют обыкновение являться незваными на разного рода застолья и пиры в знатных домах, напиваются там и чинят всякие безобразия. Проведя таким образом ночь до утра, они затем спали почти до вечера, а после семи пополудни их нередко видели выходящими на улицу в нижнем белье и накинутых халатах. Та же Анна Иоанновна сократила штат пажей после того, как была вынуждена отдать их под надзор столичной полиции из-за их пристрастия к хождению по питейным и биллиардным заведениям и убедилась в бесплодности ее, полиции, усилий.

Разнообразные проступки совершали пажи и в елизаветинские времена. Так что время от времени императрица прибегала к достаточно суровым наказаниям. Так, одного из камер-пажей, крещеного перса Петра Туркмана, она отправила для исправления в монастырь, приказав не допускать его никуда, кроме церкви. А сына своего давнего соратника и камергера двора Полозова велела высечь и вместе с матерью, потворствовавшей его проступкам, отправить к отцу в Москву. За мелкие шалости и проступки Елизавета Петровна велела отправлять пажей на дворцовую кухню, где им предписывалось мыть посуду и чистить серебро. А за неявку на службу на них налагались денежные штрафы, вычитавшиеся из их совершенно скромного по тем временам жалованья.

Но все же главным средством исправления нравов придворных отроков императрица сочла учебу и воспитание. И потому назначила им кроме гофмейстера, осуществлявшего общий надзор за пажами, еще и учителя. Количество пажеских учителей иногда возрастало, но учили они, как и прежде, бессистемно и абы как. Так что Елизавете Петровне приходилось менять и пажеских гофмейстеров, и учителей, но нравы дворцовых подростков от этого не улучшались.

Лишь после того, как за дело воспитания пажей взялся гофмаршал двора барон К. Е. Сиверс, ситуация несколько улучшилась. Сиверс предложил преобразовать жизнь и учебу пажей по образу и подобию пажеской службы при французском дворе.

"Ему,— писал граф Милорадович,— хотелось устроить это учреждение на тех же началах, как оно было устроено при Версальском Дворе, и он стал искать человека, которому бы вполне был известен заведенный там порядок. Выбор барона Сиверса остановился на французском бароне Федоре-Генрихе Шуди... Барон Шуди тотчас же деятельно принялся за порученное ему дело и в начале следующего месяца представил гофмаршалу мемориал из двенадцати пунктов, в котором изложил свой взгляд на воспитание и обучение пажей".

По сути, барон Шуди предложил лишить пажей их вольной жизни и организовать закрытое учебное заведение, воспитанники которого исполняли определенные обязанности при дворе по расписанию, составленному гофмаршалом. Еще Шуди предлагал запретить пажу держать несметное количество слуг и установить тот же порядок, что существовал в Версале: один слуга и один парикмахер на двух пажей. Кроме того, барон предложил обучать пажей наукам и навыкам, потребным придворным,— музыке, рисованию, танцам, фехтованию и верховой езде. Но самое главное, он предложил воспитывать в пажах дух товарищества, создать из них своего рода корпорацию. Причем немаловажной частью воспитания корпоративного духа он считал обязательные для всех, кроме больных, совместные обильные трапезы.

"Еще до перевода пажей в крейсовский дом,— писал граф Милорадович,— Шуди испросил позволение отдать продовольствие пажей на подряд, представив желающего принять на себя это обязательство трактирщика француза Бувье. По контракту, заключенному в придворной конторе на 3 года, Бувье обязался держать ежедневно общий стол на обед и ужин для 27 или более особ в следующем количестве. На обед: 1) трех сортов суп (один молочный), 2) восемь блюд соусов, 3) два блюда жаркого, 4) два блюда салату, 5) пять блюд фрикасе (соусов, которые обыкновенно перед десертом подаются), 6) десерт на 12-ти блюдах. На ужин: 1) два блюда жаркого, 2) четыре блюда холодного. К этому хлеб, по бутылке каждому пажу полпива и по графину виноградного вина, а для гофмейстера и каждого учителя по бутылке пива и по полубутылке вина, сверх того каждому в квартиру пива и меду по бутылке".

Созданный на предложенных бароном Шуди принципах Пажеский корпус начал свою деятельность в 1759 году и довольно быстро превратился в учебное заведение для избранных. В 1762 году Екатерина II запретила принимать в пажи детей не дворянского происхождения. Но и далеко не все дворянские дети могли стать воспитанниками Пажеского корпуса. Учеба начиналась лишь после того, как ребенок принимался в число пажей монаршей волей. А удостаивался этой чести далеко не каждый вельможа.

С годами в программу обучения пажей ввели военные дисциплины, а окончившие заведение выпускались офицерами в гвардию. По существу, Пажеский корпус стал самым привилегированным кадетским корпусом Российской империи. Однако стране, в особенности после воцарения в 1801 году Александра I, размышлявшего о либеральных преобразованиях русской жизни, требовались и высококвалифицированные гражданские чиновники. И соответственно, готовящие их учебные заведения.

Друзья лицейские

В августе 1810 года, отправляя министру просвещения графу А. К. Разумовскому обширное Постановление о Лицее, наделенном правами университета, Александр I писал: "Я питаю твердое упование, что заведение сие скоро процветет под управлением начальства, коему оное водворяется".

Идеей, положенной в основу создания Лицея, было воспитание наиболее талантливых учеников наиболее талантливыми наставниками. А от воспитанников требовался кроме подтверждения дворянского происхождения еще и значительный объем знаний.

"Воспитанники,— говорилось в положении,— принимаются в Лицей не иначе, как по предварительному испытанию их в знаниях. Оказавшиеся на оном имеющими потребные для вступления в сие учреждение сведения определяются в оный по Высочайшему повелению, испрашиваемому Главным Начальником Лицея; не имеющим же таковых сведений в приеме отказывается".

В первые годы существования Лицея требования эти соблюдались как в отношении воспитанников, так и в отношении преподавателей. Лицеист А. Д. Иличевский писал своему другу П. Н. Фуссу: "...Немецкого языка проф. у нас — г. фон Гауэншильд, человек с большими познаниями; попечитель наш Уваров нарочно призвал его из Вены в Россию и доставил ему место в лицее.

Адъюнкт-проф. нравственных и политических наук — г. Куницын; при открытии нашего училища в присутствии царской Фамилии сказал он такую речь, что Государь Император сам назначил ему в награду орден Владимира 4-й степени.

Адъюнкт-проф. исторических и географических наук — г. Кайданов; он сочинил прекрасную историю древних времен, которая теперь только выходит из печати.

Адъюнкт-профес. математических и физических наук — г. Карцов. Все трое учились они в Педагогическом институте, путешествовали по Европе, слушали известных ученых людей в свете и все вышли люди с достоинством. Аминь".

Популярность Лицея и количество желающих поступить в него росли с каждым годом. Претендентов оказалось так много, что пришлось открывать своего рода подготовительное отделение.

"У нас в Царском Селе,— писал в 1814 году Иличевский другу,— завелось теперь новое училище под именем пансиона при императорском лицее, где за каждого воспитанника платят по 1000 рублей. Число их простирается уже до 80, и все они на казенном содержании. Нельзя жаловаться на смотрение, ни на учение; но содержание могло бы быть лучше. Отличнейшие из них будут поступать в лицей: итак, рассуди сам, как трудно теперь к нам попасть!"

С годами требования к поступающим только ужесточались, но лишь до определенного времени.

"Лицей,— писал его выпускник Г. Н. Вырубов,— предназначается для воспитания избранного меньшинства русской молодежи и дает не какое-либо специальное знание, а общее образование в самом широком смысле этого слова. Это те два руководящие начала, которые должны лечь в основание его внутреннего устройства и его учебных программ. Из этих начал вытекают немедленно некоторые общие положения, которые необходимо прежде всего поставить на вид. В 120-миллионном Государстве школа, выпускающая ежегодно не более 30 воспитанников с исключительными служебными преимуществами, имеет полное право быть строгой в своих требованиях от желающих в нее поступить. Если б поступающие в Лицей имели те самые сведения, какие имеют сверстники их в гимназиях, существование Лицея не имело бы смысла, так как на этих сведениях нельзя построить никакого другого образования, как то, которое дается во всех других школах Империи. Это было сознано с первого дня основания Лицея. В самом деле, от поступающих в него требовалось умение свободно говорить на трех иностранных языках. Это одно ставило Лицей вне рамок всех остальных средних или высших учебных заведений и давало его педагогическому строю совершенно особый, ни с чем не сравнимый характер. Но и в других отделах знания сумма требований далеко превосходила то, что в тогдашнее время существовало в гимназиях. Казалось, естественно было, следуя постепенному прогрессу, возвышавшему мало-помалу уровень средних учебных заведений в России, сохранить то же относительное положение для Лицея и делать подбор его учеников все более и более строгим. Произошло совершенно противоположное. Под влиянием каких-то уравнительных идей, которые в учебном деле производят всегда самые пагубные последствия, исходный пункт лицейских программ стал все более и более приближаться к тому, который издавна существует во всех гимназиях".

Правоведные чиновники

Александровский Лицей начал терять позиции самого элитного учебного заведения еще и потому, что его немногочисленные выпускники не могли создать сплоченной и влиятельной касты, в отличие, например, от пажей или выпускников Императорского училища правоведения. Последнее основал племянник императора Николая I принц Петр Ольденбургский, получивший юридическую подготовку на университетском уровне и назначенный сенатором. В 1834 году в письме к царственному дяде он так описывал причины, побуждающие его к созданию нового учебного заведения:

"Всемилостивейший Государь!

Безмерное благоснисхождение, коим Ваше Императорское Величество соизволили удостоить верноподданническое донесение мое, внушает мне смелость повергнуть к Августейшим стопам Вашим всенижайшую мою просьбу. Всемилостивейшее назначение присутствовать в правительствующем сенате, приемлемое драгоценным знаком отеческого обо мне попечения Вашего, постоянно доставляет мне случай вникнуть ближайшим образом в порядок и ход гражданского делопроизводства.

Недостаток образованных и сведущих чиновников в канцеляриях судебных мест составляет неоспоримо одно из важнейших неудобств, препятствующих возвести часть сию на ту степень благоустройства, на которой Ваше Императорское Величество желает поставить все отрасли управления.

Учебные заведения, существующие ныне, не удовлетворяют сей потребности Государства. Молодые люди, получив в оных образование на собственный счет и потому пользуясь свободою избирать род гражданской службы, обыкновенно стремятся в министерские департаменты, где и виды честолюбия, и способы содержания более льстят их надеждам... Для устройства канцелярий, давно озабочивающего правительство, полагаю необходимым, чтобы улучшение содержания согласовано было с образованием детей, для гражданской службы назначаемых...

Убеждение в сих истинах возродило во мне мысль о пользе учреждения особенного Училища Правоведения... Побуждаемый сими чувствами, я желал бы пожертвовать сумму, потребную на приобретение дома и на первоначальное обзаведение Училища Правоведения... Я приемлю смелость повергнуть воззрению Вашего Величества главнейшие предположения и начала:

1) В сем заведении молодые русские дворяне, от 12 до 15 лет, кроме знания языков и вспомогательных наук, должны бы, в продолжение 6 лет, преимущественно образоваться в практическом русском правоведении, т. е. в познании на самом опыте канцелярского порядка и форм делопроизводства, в кратком и правильном изложении дел и, наконец, в решении оных, сообразно с законами.

2) По окончании курса наук воспитанники были бы обязаны прослужить шесть лет по ведомству министерства юстиции, начиная оную в канцеляриях, с низших штатных должностей.

3) Дабы не подвергнуть сих воспитанников бедствиям нужды и охранить нравственность их от корыстных искушений, надлежало бы, при назначении их в губернии, по причине скудости губернских штатов, определять добавочный оклад, примерно по 700 р. каждому".

Понятно, что написанное в таком стиле письмо не могло не вызвать доброжелательной реакции императора, так что в следующем году, пройдя все необходимые инстанции, устав и штаты Императорского училища правоведения были утверждены. Однако еще больший отклик инициатива принца Ольденбургского нашла у русского чиновничества, которое не могло устроить своих детей ни в Александровский Лицей, ни тем более в Пажеский корпус. Именно их дети в первую очередь наполняли новое учебное заведение. Столь же сплоченной кастой они затем продолжали службу, на всем ее протяжении получая помощь от других "правоведов" и помогая сами. А потом отправляли в родное училище собственных детей. Некоторые чиновники в мемуарах жаловались, что "правоведы" оккупировали некоторые ведомства и не дают ходу никому другому. А некоторые из них со временем достигли самых высоких постов в государстве, которые, по мысли Александра I, должны были занимать сверхталантливые выпускники его Лицея.

Таким образом, элитными в России были и, наверное, останутся те учебные заведения, где учатся дети приближенных к высшей власти, и те, где готовят будущих истинных хозяев страны — чиновников. Заведения же, где учится будущая интеллектуальная элита, в этот особый список не попадают.