Постоянная экспозиция искусства второй половины ХХ века, открывшаяся в здании Третьяковки на Крымском валу (о ее открытии Ъ уже сообщил), удивит многих. Там практически нет того, что ассоциируется с самим понятием советского искусства хрущевско-брежневской эпохи,— ни портретов генсеков, ни строителей БАМа, ни комиссаров в пыльных шлемах. Зато есть то, что долгое время считалось искусством антисоветским,— абстракционизм, соц-арт, концептуализм.
На новую экспозицию можно попасть только через залы с искусством первой половины ХХ века. По сравнению с их лабиринтом, в котором довольно трудно ориентироваться — натыкаешься то на "Черный квадрат", то на "Три вождя после дождя",— послевоенная эпоха выглядит необыкновенно линейно, чтобы не сказать — прямолинейно. Линий, правда, всего две — официальная и неофициальная. Поначалу они сосуществуют, потом то сходятся, то расходятся. Довольно неудобная планировка залов — две параллельные анфилады, соединенные между собой проходами — оказалась находкой для кураторов. У зрителя есть возможность выбирать между двумя версиями истории искусства — левой и правой, как в буквальном смысле слова, так и в метафорическом. Пойдешь налево — увидишь историю нон-конформизма, пойдешь направо — получишь советский мейнстрим.
Правда, в первых залах, посвященных "оттепели", никакого разделения еще нет. Ветерок свободы, повеявший на исходе 50-х, одинаково овевает и матерого Юрия Пименова с его живописными одами Новым Черемушкам, и никому тогда не известного Олега Целкова, и корифея ищущей молодежи Владимира Вейсберга, разработавшего собственный вариант импрессионизма, только-только заново открытого для советских граждан, и по-мексикански монументального Гелия Коржева. Кто бы мог подумать, что сегодня натуру для своей знаменитой картины "Художник" (1961), изображающей тяжелую судьбу творца в капиталистическом мире, вынужденного выйти на панель, чтобы заработать на хлеб, автор мог бы найти рядом с Третьяковкой, на том же Крымском валу.
Размежевание происходит незаметно, сначала чисто сюжетно. Зал Лианозовской группы, самой знаменитой подпольной тусовки 60-х, соседствует с залом "почвенников-деревенщиков". Положа руку на сердце можно сказать, что с точки зрения живописных качеств какой-нибудь северный натюрморт Владимира Стожарова ничуть не уступает эмблемам убогого барачного быта кисти Оскара Рабина. Сезаннизм он и в Африке сезаннизм. Однако, если посмотреть в перспективу, то деревенская линия, выглядевшая еще относительно свежо и искренне в 60-е, позже превратилась в один из изводов советского академизма. Тогда как социальная острота лианозовцев была лишь приправой к экспериментам с самим языком живописи, серьезно повлиявшим на дальнейшие поиски в этом направлении.
Ключевым моментом в экспозиции стал зал, посвященный разгрому Хрущевым манежной выставки 62 года, с которого собственно, и отсчитывается история неофициального искусства. Там собраны работы особенно обруганных им художников — скульптурки Эрнста Неизвестного, живопись Владимира Янкилевского и самая эффектная вещь — "Реквием" Элия Белютина, в экспрессивной манере изобразившей похороны Ленина (к слову сказать, это едва ли не единственное изображение Ленина во всей экспозиции). Туда не попали "Плотогоны" Николая Андронова, также ставшие мишенью для хрущевского гнева. Хотя и сам автор, и художники его круга считали себя в то время "леваками", кураторы предпочли повесить их в начало правой, официозной линии. И правильно сделали.
Поскольку именно этот стиль, получивший у критиков название сурового, оказался в результате главным стилем советского искусства 70-х годов. К сожалению, администрация музея подвергла цензуре идею выставить самые яркие образцы брежневского официоза — например, групповой портрет членов политбюро на одном из партсъездов кисти Налбандяна. (Единственное, что удалось вытащить из запасников,— это монументальное полотно бывшего директора Третьяковки, ныне покойного Юрия Королева "Братья по космосу" — одетые в скафандры члены международных космических экипажей, да и то его повесили в сторонке, на лестнице). В результате место Налбандяна заняли "суровые" и так называемый левый МОСХ — семейство Жилинских, Виктор Попков, что для поклонников их творчества, наверное, может показаться обидным. Вообще, официальная линия оказалась сильно вычищенной — какой-то лондонский куратор, бродивший по залам вместе со мной, с недоумением спрашивал, глядя на скромненький "Портрет сына" Ильи Глазунова: "И чего вы все его так не любите, это такая безобидная живопись?" Но объяснить на пальцах, что Глазунов бывает и другой, побольше и пострашнее, не удалось.
Зато неофициальная линия превзошла все ожидания — удивительно, как кураторам удалось за короткое время собрать вполне представительную коллекцию. Зал абстракции фактически исчерпывает само явление — здесь есть все: от Тяпушкина и группы "Движение" до Евгения Рухина, Владимира Юрлова и Михаила Чернышева. Зал "метафизиков" также безукоризнен. Из известных шестидесятников-нонконформистов, пожалуй, не пропущен никто. С соц-артом дела обстоят хуже, но сами работы настолько яркие и сильные, что это искупает существующие лакуны. Ранние Комар и Меламид, Борис Орлов с классическим "Матросом", до сих пор уморительный Леонид Соков — народ радостно толпится вокруг его Сталина с ногой медведя и надувного "Сердца Корвалана". Но наиболее революционно в стенах Третьяковки, конечно, выглядят работы знаменитых концептуалистов — доотъездный Илья Кабаков, объекты Андрея Монастырского и фотографии с акций группы "КД".
Вторая часть экспозиции, расположенная этажом ниже, уже не столь выверена и логична. Говорят, что ее пришлось переделывать в последний момент, когда стало ясно, что музей так и не смог договориться о покупке знаменитой инсталляции Ильи Кабакова "Десять персонажей", которая должна была занять целый зал. С другой стороны, некоторая хаотичность вполне отвечает духу 80-х годов. Самым цельным выглядит зал советского постмодернизма — цитатной живописи, скрывающей за реалистическим фасадом попытки идти в ногу с мировым искусством. Здесь и Татьяна Назаренко с Натальей Нестеровой, и мощный клан советских "гиперов", и даже подаренный к открытию Зураб Церетели (от таких подарков отказаться невозможно).
Далее следуют герои знаменитых молодежных выставок середины 80-х и вообще яркие персонажи эпохи — лидер группы "Мухомор" Константин Звездочетов, основатель петербургского неоакадемизма Тимур Новиков, настоящий постмодернист Иван Чуйков и многие другие ныне живущие и активно действующие герои отечественного художественного процесса. Что особенно приятно. Наконец-то нашим галеристам не придется ссылаться на авторитет западных выставок и критиков. Теперь им будет достаточно авторитета Третьяковской галереи.
МИЛЕНА Ъ-ОРЛОВА