В московском театре Оперетты прошли однодневные гастроли балета Мариинского театра, организованные продюсерской фирмой "Постмодерн-театр". Петербуржцы показали новинку сезона — балет Джорджа Баланчина "Драгоценности".
Уже за час до спектакля под козырьком Оперетты спрессовалась внушительная толпа, тремя жидкими струйками процеживавшаяся в театр. Но никто не роптал — ни на давку, ни на задержку спектакля, ни на иные неудобства. Шли приобщаться к прекрасному. За это иные платили по 6000 рублей, а потому решительно не позволяли втянуть себя в дрязги, способные омрачить торжественность события.
В исправлении общественных нравов и повышении культурного уровня зрителя деятельность Мариинского театра трудно переоценить. Теперь даже непосредственная московская публика ясно осознает, что в балете главное — не сильные ощущения, но чувство глубокого удовлетворения от соприкосновения с мировой культурой. Программка к спектаклю предлагала зрителю конспект предстоящей балетной лекции: "Драгоценности" — "финальный портрет классического танца в ХХ веке, представление трех главных стилевых систем и трех ведущих танцевальных школ — французской, русской и американской". При жизни Баланчин как мог сопротивлялся собственной канонизации: писал, например, что и "Изумруды" вовсе не французская школа, а лишь "мои воспоминания о Франции"; и в "Рубинах" вовсе не Америка имелась в виду, а "просто музыка Стравинского, которую я всегда любил". Но ученые классификаторы настояли на своем: в той же программке Валерий Гергиев строго предуведомляет зрителей, что они присутствуют на "уроке неоклассического искусства ХХ века" и наблюдают, как "артисты Мариинского балета хорошо усвоили этот главный урок великого мастера".
Пожалуй, у Баланчина были уроки и поглавнее — та же "Симфония до мажор", или "Агон", или, скажем, "Серенада". На мой взгляд, следов "трех школ" в хореографии "драгоценного" триптиха нет и в помине, а есть три одноактных балета разного достоинства: аморфные "Изумруды" (впрочем, адекватные томной вальяжности музыки Форе), резвые "Рубины" с пикантным привкусом эротического легкомыслия (именно эту часть под названием "Каприччио" на сценах мировых театров показывают чаще других) и довольно пресные постмодернистские "Бриллианты", торопливо обыгрывающие канонические темы русской классики. Однако Мариинка, гордая тем, что впервые в Европе показывает "Драгоценности" целиком, взялась продемонстрировать различие исполнительских стилей и школ. Задача оказалась непосильной: школа была представлена одна — вагановская. Но очень хорошая: кордебалет строен и подтянут, у всех поголовно руки мягки и округлы, стопы дотянуты, позиции — аккуратные, манеры — самые благопристойные.
Зал послушно внимал, а артисты прилежно излагали хореографический текст с фирменной маркой "выполнено в соответствии со стандартами стиля и техники Баланчина" (балет на сцену Мариинки был перенесен бдительными представителями Фонда Баланчина Карин фон Арольдинген и Сарой Леланд). "Соответствием" были озабочены все поголовно: от последней артистки кордебалета до старательных первых танцовщиц. Общая озабоченность отдавала вечным российским комплексом неполноценности (в Парижской опере текст тех же "Рубинов" успешно призносят "по-французски", ничуть не беспокоясь об "американском" акценте). Свободными от заокеанских стандартов выглядели лишь звезды — Диана Вишнева и Ульяна Лопаткина. Они безмятежно разыгрывали свои коронные амплуа: Диана (в "Рубинах") — очаровательно-непредсказуемой женщины-подростка; Ульяна (в "Бриллиантах") — обыкновенной богини, чье недосягаемое совершенство очеловечено легким трепетом романтических чувств.
Окультуренная публика, заполучив желанных звезд в узнаваемом обличье, вышла из академического анабиоза и разразилась почти стадионной овацией. "Урок неоклассического искусства" был сорван. Мариинскому театру еще есть над чем работать.
ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА