Вчера исполнилось 40 лет со дня смерти Игоря Эммануиловича Грабаря — великого российского историка искусства.
В письме 1946 года Грабарь сообщает: "три раза в неделю езжу в Москву и в эти дни проворачиваю все дела по возглавляемым мною учреждениям: Институту истории искусств Академии Наук, Комиссии по учету и охране памятников, Московскому государственному художественному институту, Московскому университету (где возглавляю кафедру русского искусства), Центральной государственной реставрационной мастерской, комитету по делам архитектуры (где я председателем Ученого Совета) и т. д., а сверх этого каждый месяц выезжаю в Ленинград в Академию художеств". За исключением музеев в этих строках перечислены все искусствоведческие учреждения, которые существовали в этот момент в России. Всех их Грабарь и возглавлял. Музеи же входят в раздел "и т. д." — хотя он там не был директором, но практически определял экспозицию Третьяковки, Русского музея, музея Академии художеств, а также стоял у истоков создания музея архитектуры.
С тех пор к конфигурации искусствоведческой жизни в России мало что добавилось. Учреждения подобны людям — у них есть зарождение, расцвет и увядание, причем длина жизни определяется силой первоначально приданного импульса, который потом только тратится, если чудом не появится какой-то новый импульс. Прослеживая судьбу всех этих достойных организаций, ясно видишь первичный импульс Грабаря, а потом долгое существование по инерции.
Но ладно организации — они смертны, как и люди. До сих пор единственной, канонической историей русского искусства является огромная 12-томная "История" Грабаря. Эти фолианты рядом с сегодняшними книгами по искусству кажутся какими-то мамонтами. Понятно, что они за полвека устарели — но за те же полвека все российское искусствознание так и не смогло создать новой истории искусства, которая заменила бы грабаревскую.
Не то, чтобы у нас не было потом искусствоведов сильнее или тоньше Грабаря. За исключением нескольких сотен страниц (тоже, прямо скажем, не мало) о Репине, Серове и архитекторах александровского классицизма написанное им не выходит за пределы "золотой середины" нормального искусствоведческого текста. Но потрясает нереальный, непредставимый масштаб деятельности. Он создал всю историю русского искусства и всю структуру изучения и сохранения искусства в России. Один.
Непонятно, как это возможно. Представьте себе — делаем новую историю русского искусства. Каким-то способом прорываемся к Путину, за три минуты объясняем ему, что это позор, что у нас за полвека нет новой истории русского искусства. Положим, даже убеждаем его в этом. Дальше выбиваем финансирование из Минфина на пять лет работы сотни высокооплачиваемых специалистов. Деньги на съемку, на помещение, на печать. Не то чтобы совсем нереально — цена вопроса три-четыре миллиона долларов, но все равно слабо верится. Грабарь все это проделал, только вместо Путина был Сталин, а дело было во время войны — в 1944 году.
Как ему это удавалось? Читая Грабаря, вдруг понимаешь, что дело не только в феноменальной работоспособности, удачливости и т. д. — дело в чем-то одновременно очень простом и совершенно недостижимом. В его текстах нет хитроумных построений, игры ума, новых методов анализа. Единственный пафос его работы — гордость за то, какое у нас было замечательное искусство. Чудо, что у нас был Репин. Чудо, что Серов. Что Баженов. И так далее.
Грабарь обладал незамутненной гордостью за родную страну — и это то самое чувство, которое умные и тонкие искусствоведы, наследующие ему, утеряли. Я сейчас говорю не о гордости как о необходимом для успешной карьеры официальном чувстве, а о гордости как внутреннем безусловном чувстве. Это чудовищная нравственная проблема — можно ли гордится своей страной после всего, что она сделала — после уничтожения всего и вся в революцию, после сталинских лагерей, после Афганистана и т. д. Все следующие поколения искусствоведов для себя, внутренне, отвечали на этот вопрос скорее чувством глубокого стыда, чем чувством глубокой гордости. И история русского искусства превратилась для них в объект мучительных рефлексий о том, что такое Репин после соцреализма, что такое Баженов после сталинского ампира, и разрешались эти рефлексии не монументальной историей русского искусства, но полными явзительнейшего стеба статьями в малотиражных сборниках.
Виктор Лазарев — другой великий русский искусствовед, который, однако же, все свои силы посвятил не русскому, а западному искусству (по поводу которого никаких мучений никто не испытывал) написал про Грабаря следующее: "Почти всегда его личные интересы совпадали с государственными интересами. Поэтому когда он предпринимал какое-нибудь дело и вдохновенно это дело осуществлял, то всегда государству от этого была великая польза". Здорово. Только после Грабаря уже оказалось невозможно представить себе интеллигента, чьи личные интересы вот так запросто, без всякого напряжения совпадали бы с интересами такого вот государства.
ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН