Мариинский балет показал "Петрушку" — один из самых знаменитых шедевров Михаила Фокина. Его появления никто не ждал. Название всплыло за считанные недели до премьеры. Казалось, речь идет всего-навсего о концертном исполнении музыки Стравинского. К всеобщему изумлению в назначенный час спектакль предстал во плоти.
Задор этого марш-броска не слишком понятен. Во-первых, реальных претендентов на центральную роль в труппе сейчас нет. Единственно возможный Петрушка — Вячеслав Самодуров — отрабатывает контракт в Амстердаме. Однако театр ясно намекнул, что в данном случае проблемы исполнительства его не волнуют: на гротесковую партию как ни в чем не бывало назначили добродетельного классического принца Андриана Фадеева. Во-вторых, "Петрушку" трудно назвать репертуарным эксклюзивом. В мире он весьма популярен.
Это, конечно, не беда. В прошлом году театру удалось превратить в эксклюзив куда более популярную "Спящую красавицу". Сделали версию, максимально приближенную к премьере 1890 года. Такой точно больше ни у кого нет. Но с "Петрушкой" подобный фокус невозможен. Реставрировать попросту нечего. Вовсе не потому, что текст Фокина рассыпался со временем. Текста по большей части не было изначально. "Петрушка" предполагал импровизацию. Фокин сочинил массовые танцы и подробно разработал главные партии, в остальных наметив лишь беглый контур. Обживать его должны были сами исполнители. Сегодня это невозможно. Сегодня "Петрушка" — несуетный музейный экспонат, желанный для многих респектабельных театров.
Можно, конечно, позволить артистам устраивать аутентичную импровизацию. Но из этого выйдет та же безрадостная каша, которая погубила спектакль еще при жизни Фокина. Текст должен быть закреплен. А стало быть новодел неотвратим. Любой современный постановщик вынужден либо заново сочинять стилизованную под Фокина массовку, либо передирать чужие версии.
Усилия хореографа-реаниматора Сергея Вихарева в глаза не бросались. Ни намека на живописную точность и плотность, когда-то прославившие Фокина. Массовые сцены выглядели не свежее, чем в какой-нибудь замшелой опере. Балетные горожане вяло бродили взад-вперед. Расступались перед выбегавшими в центр цыганками или пьяными кучерами и, прикорнув у кулис, на автопилоте обозначали жестами ровно то, что обозначают из вечера в вечер: "что говорить, когда нечего говорить". Возиться с главными партиями Вихарев также не стал. Все позднейшие наслоения пребывали на своих местах. Петрушка, стилистической цельностью которого когда-то гордился его автор, бодро проделывал ненавистные Фокину академические трюки: засаживал сложные вращения в воздухе и, расставив руки, вертел большой пируэт (правда, и то, и другое Андриану Фадееву прекрасно удалось).
Боролись, словом, не за качество продукции, а за идею как таковую. До сих пор в Мариинке Фокин был представлен, главным образом, "Шехеразадой" и "Жар-птицей". То есть не ими даже. Под их маркой предлагали блескучие топорные изделия Андриса Лиепы. Подле них подсушенно-никакой "Петрушка" выглядит по меньшей мере интеллигентно. Все-таки плюс к эфемерно-легендарной репутации Фокина. К тому же "Шехеразада" и "Жар-птица" в масштабе фокинского творчества — произведения факультативные. Не чета образцово-показательному "Петрушке".
Важнее, впрочем, другое. Эта премьера — первый шаг к давно обсуждаемому триптиху на музыку Стравинского: "Петрушка" Фокина, "Весна священная" Вацлава Нижинского, "Свадебка" Брониславы Нижинской. Сложится ли он в дальнейшем, неизвестно. Но сам порыв означает попытку пересмотреть прежнюю музейную концепцию. Долгие годы Кировский театр гордо называл себя "хореографическим Эрмитажем", по сути являясь персональным музеем Мариуса Петипа. Все, что не касалось Петипа, попадало в театр более или менее случайно и сберегалось безо всякого смысла — по принципу "запас кармана не дерет". Теперь театр, активно добирая недостающее, пробует сложить из своих экспонатов подробно иллюстрированную последовательную историю балета. Вот этого мир еще не видел.
Гигантский замысел может напороться как минимум на два сугубо прозаических рифа. Репертуар даже самого большого театра не может распухать до бесконечности. И даже самые выносливые и психологически гибкие танцовщики не всеядны. Не говоря о том, что в безумной чехарде от Пети к Петипа, от Баланчина к Фокину, от Лавровского к Ратманскому, от Макмиллана к Захарову труппе уже сегодня наплевать на стилистические нюансы. Выгода пока заметна только одна: живя в ситуации постоянного аврала, танцовщики надежно застрахованы от заслуженно-лауреатского ожирения.
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА