— Почти полностью. Но я еще не вполне понимаю, что получилось. Это все равно что спрашивать только что родившую женщину о том, что она испытала. Когда я смотрел спектакль, я даже не осознавал, что это мой спектакль. Я просто думал, что кошмар постановки закончился, а теперь живет моя мечта. Каждый раз, когда я ставлю спектакль, я не знаю точно, что получится. Но я очень рад, что публика так тепло приняла спектакль. Теперь нужно, чтобы ребенок жил.
— Вы будете его опекать?
— Да, конечно. Я обязательно вернусь проверить, чтобы все было в том состоянии, в каком должно быть. Но я не волнуюсь — спектакль в надежных руках.
— Трудно ли было работать с русскими артистами?
— Вначале они паниковали — когда появляется новый хореограф, с неизвестным стилем, артистам всегда кажется, что все это невозможно сделать. Но когда они поняли, что я не собираюсь капитулировать, они сделали все, как надо. К тому же в Большом поразительная молодежь — интереснейшие личности. Я был счастлив работать с ними. И дирижер Александр Сотников был совершенно великолепен, он пропадал в театре день и ночь, проделал адскую работу по партитуре.
— Если бы вы ставили этот балет в Парижской опере, результат был бы лучше?
— Не думаю. Балет — как тесто для пирога. Вы можете его приготовить в любой стране. Но если бы я ставил в Парижской опере, я бы оставил ту же хореографию, те же декорации и костюмы.
— Ваш спектакль основан на французской школе танца, он мало похож на знакомого нам Петипа.
— Вначале Петипа был типичным представителем французской школы. Но когда он уже много лет проработал с русскими артистами, с балетмейстером Львом Ивановым, он трансформировал свой стиль — стал лиричнее, спокойнее.
— В вашем спектакле не отличить подлинные фрагменты от новодела. Есть ли там вообще что-то "археологическое"?
— Для меня это комплимент. Но, безусловно, подлинники есть. Впрочем, называть не буду — пусть разгадывают зрители.