Перенос столицы — туфта, борьба официального искусства с неофициальным — симуляция, а вот министерские игры — подлинное событие
Душновато.
Не то чтобы уже совсем душно — это было, может быть, и неплохо, потому что понятно. Понятно, чего думать и чего делать. Нет, именно душновато. Как бывает утром перед невыносимым московским июльским днем. Когда ветер вроде еще есть, но уже не дует, а потихоньку сходит на нет. А от асфальта начинают подниматься сизоватые жаркие глюки.
Вроде бы происходят какие-то события. Столицу переносят в Петербург — эпохальной важности дело. Опять начнется петербургский период русской истории. Неоклассическая поступь колонн преобразит державу, и она поразит нас своим "строгим и стройным видом". Исчезнет эта невозможная разлапистая азиатская столица, разлагающая любую мысль до полуаморфного состояния. Когда любой силлогизм строится так, что от посылки до вывода невозможно добраться без взятки. Вместо этого появится уютная провинциальная Москва, куда просвещенные чиновники вроде Грибоедова или Горчакова ездят отдохнуть от государственных забот, погружаясь в тихое болотце семейного уюта. Тут их будет встречать простой, удивительно домашний в обращении московский мэр и устраивать для них милые в своей безыскусности праздники с шутихами и пирогами. Культура процветет. Группа "Любэ", справляющая на этой неделе десятилетний юбилей, изгонит из своего лексикона отвратительное слово "батяня".
Все молодые, ищущие и стремящиеся культурные силы сплотятся для противостояния имперскому великолепию новой столицы и что-нибудь из этого родят. Нет, даже уже рожают. Марат Гельман уже приехал в Петербург и уже собрал всех ищущих и стремящихся у стен Петропавловки. Против официальной столицы встала неофициальная — в завораживающих сценах показанного Формальным театром неформального "Неистового Роланда", побеждающего одну злую волшебницу за другой. Свобода, триумф и полет фантазии.
На фоне утвердившегося западничества славянофильские настроения из старческого мракобесия превратятся в напряженный поиск нового пути. Нет, даже уже превращаются. Стоило западнику Селезневу заговорить о переносе столицы в Петербург, как Солженицын дал премию Распутину. То есть сплотил ряды стоящих за традиционную русскую нравственность и целомудрие. Петербург — деловит и жесток, Москва — созерцательна и нравственна. Те еще и не переехали, но оплот противостояния уже проснулся — вот как динамично расцветает новая культурная ситуация.
Нет, все вранье.
Даже если бы депутаты всерьез прониклись призывом "Вон из Москвы!", все равно, наверное, из переезда этого собрания никакой петербургской культуры не произошло. Все же не римский сенат переезжает. Но хоть бы всерьез переезжали. Нет — оказывается, вульгарная борьба с мэрией за землеотвод под парламентский центр.
Даже если бы Гельман боролся с официальным мэром Яковлевым за неофициального претендента Артемьева, то вряд ли из этого процвело современное русское бунтарское искусство. Все же не Малевич борется. Но хоть бы всерьез боролся — так нет, имитация борьбы, потому как никакой задачи победить перед Яковлевым не стоит. То есть имитируем борьбу, просто чтобы не забывали, что мы есть.
Добро бы за награждением Распутина Солженицыным стояла архаическая, но действительно живая русская школа учительской литературы. Но ведь достаточно услышать, как они "деревенщиков" в "нравственники" переименовывают, чтобы учуять дух каких-то магических операций над пусть и уважаемым, но давно почившим.
Судя по летописи, на текущей в поселке советских писателей Переделкино речке Сетунь Иван Грозный строил струги, то есть военные лодки. Памятуя об этом, сегодня поражаешься мелководности этой могучей славянской водной артерии, переименованной писателями в Переплюевку. Так же и с событиями — приглядываясь к ним, поражаешься их неправдоподобной мелководности. Не события, а какие-то переплюйки.
Нет, вру. Есть одно подлинное событие, которое ничего не имитирует, а равно самому себе. Борьба Госкино с Министерством культуры против слияния исполнена неподдельного задора. Есть полет интриг, тонко рассчитанные по времени публичные выступления той и иной стороны, есть риск, поскольку либо Голутва, либо Швыдкой того и гляди сломают себе на этом деле шею. Есть определенное вдохновение в бою и бездны возможной отставки на краю.
В этом, видимо, новая стилистика времени. Перенос столицы — туфта, борьба официального искусства с неофициальным — симуляция, магические заклинания "нравственников" — тухляк, а вот министерские игры — подлинное событие.
Новое время наступило мягко и незаметно, как в свое время из 60-х пророс застой. Вроде бы все делают то же самое, но все утыкается в какую-то вату. Чего ни сделаешь — все мимо тазика. Ничего ни с чем не резонирует, любые колебания быстро стремятся затухнуть.
Мало кто любил 90-е годы, но у нас тут случилось событие — рухнула империя зла. Культурные действия не отличались подлинностью, но попадали в резонанс с ритмом этого разрушения. Оно придавало им глубину симфонического звука, даже если играли на балалайке. Кто-то бегал по культурному ландшафту на четвереньках и звал грозу, кто-то, подобно последнему римлянину, стоял в позе последнего совьянина, и во всем этом было экзистенциальное измерение включенности человека в историю.
Вот оно съежилось до нуля.
Сначала кажется, что дело просто в недостаточной поспешности мыслей культурного контингента. Все продолжают действовать в русле, заданном 90-ми, а на повестке дня иные задачи. Возьмем того же Гельмана. Для чего же "Неистовый Роланд"? Для чего пустые мечтания, борьба с нелепыми чудовищами и отдохновения в объятиях бесплотных красавиц? Совершенно неуместный индивидуализм. Надо было неофициально ставить "Князя Игоря" или что-нибудь другое в том же духе. Борьба президента с губернаторами, федерализма с регионализмом требует могучих эпических полотен в древнерусском духе. Позднее проблемы феодальной раздробленности мало волновали русскую мысль, но "Слово о полку Игореве" — более чем солидная традиция, на которую можно опираться. Опять же "Задонщина".
Но стоит себе представить "Задонщину" под стенами Петропавловки, как понимаешь, что ничего путного из этого не выйдет. Дело не в том, что культурные действия еще не поймали живую струну, в которой звенит общественная жизнь, дело в том, что такой струны в принципе не существует. Никакой необходимости культуре отвечать на вопросы о судьбе России более не существует. На эти вопросы отвечают теперь работники федеральных специальных служб, кому положено по должности.
Нежданно-негаданно страна успокоилась. Как жить, всем понятно. То есть не то чтобы каждый самостоятельно определился с жизненным путем и ценностями, но каждый знает, что есть теперь места, где все определят правильно. Работникам культуры же сейчас предстало более озаботиться не судьбой России, а своей собственной.
Именно этим они и заняты. Поэтому настоящим животрепещущим вопросом является не противостояние официального искусства неофициальному, а предстоящая реформа Министерства культуры. Это действительное событие, затрагивающее экзистенциальные аспекты каждой творческой личности. Можно урвать, а можно и погореть.
2000 год окрасился согласной тягой всего мира к 60-м годам. "Back to sixties" — всеобщий лозунг дизайна, музыки, архитектуры. В Интернете, куда ни ткнешь,— опять "назад, к шестидесятым". Мы же в России все 90-е годы мечтали, как, сбросив оковы тоталитаризма и изжив последствия этого сбрасывания, мы процветем и окажемся впереди планеты всей. Так вот, я считаю, у нас получилось. У них еще "назад, к шестидесятым", а у нас уже "назад, к семидесятым". Помните семидесятые?
Душновато.