— В мексиканских и аргентинских мелодрамах, на которых я воспитывался, было не меньше невероятного: вы даже не можете представить сколько. Мелодрама дает возможность говорить о чувствах, не боясь грубых преувеличений, но и не превращая все в трагедию. Я верю в открытые эмоции и в то, что европейское кино призвано возродить их: вспомним хотя бы Ларса фон Триера и Кесьлевского.
— Вы ориентируетесь на Европу, но "Оскаром" вас наградила Америка.
— Американцам с их гигантизмом часто изменяет искренность чувств. Я хочу делать малобюджетные, интимные жанровые фильмы. Чтобы они рассказывали о безумствах, которые вдруг мы совершаем в самой обычной обстановке — в кухне, в ванной, в лифте, на пляже. И еще — о терпимости. Говоря о терпимости, я хочу исключить моральный аспект, а говорить исключительно о чувствах. Но чувства тоже могут быть проявлением терпимости. С течением времени я обнаруживаю в себе гораздо больше морализма, чем я полагал раньше, и даже больше, чем хотел бы иметь.
— Ваши героини — женщины.
— Я — убежденный феминист. Еще в детстве меня поражала способность женщин притворяться и лгать, не делая при этом ничего дурного. Дело происходило в мачистской Испании времен Франко: мужчины величественно восседали в креслах, а женщины решали реальные проблемы, причем ложь и притворство помогали им избегать многих неприятностей и даже трагедий. Не потому ли Лорка ценил Испанию как страну великих актрис? Первый спектакль, который я увидел в своей жизни,— это группа женщин, болтающих вечерком о своем, о девичьем.
— Но Испания с тех времен сильно изменилась
— За последние 20 лет испанское общество стало более терпимым. Но и более пресным тоже.