Все обещает нам сюрреализм, но, признаюсь, последняя фишка ГНИ повергла меня в оторопь. "Время пошло!" — орут фонарные столбы на Тверской. Как глубоко и верно сказано. Действительно, пошлейшая ведь категория. И что особенно мило, мытари подгадали глубокомысленную "наружку" точно к выходу нового перевода набоковской "Ады" — романа о пошлости времени.
Перевод, выполненный Оксаной Кириченко, номинально третий или даже четвертый, если считать смутную и малодоступную версию, ходившую в самиздате. Первой в постперестроечные времена появилась вопиюще небрежная кишиневская поделка, затем грянул извилистый перевод Сергея Ильина. Главный его недостаток — чрезмерное желание переводчика подыграть Набокову, заняться сотворчеством в ущерб честной трансляции — можно было извинить. Поскольку уж больно любопытен казался сам роман. Что за "Ада" такая?
Перевод Кириченко исполнен холодней, спокойней и корректней — и в целом, пожалуй, переигрывает ильинский. Но не в частностях. Сравните заглавия. У Ильина — "Ада, или Радости страсти". У Кириченко: "Ада, или Эротиада". По-моему, это "ости-асти" куда смачней. "Эротиада" же, вкупе с обложкой, рисунок которой напугал бы даже мыло "Русский Лель", отдает дешевой наживкой для покупателя из дачной электрички. Набоков, эротика, то-се...
Впрочем, оригинальное название звучит так: "Ada, or Ardor. A Family Chronicle". Желающие могут залезть в англо-русский и прикинуть собственные варианты перевода слова ardor. Куда важней подзаголовок "Семейная хроника". Роман построен на маленьких, "для своих" остротах, намеках, аллюзиях — на эдакой клановой филологии, которой обрастает действительно всякое семейство. Речь не о том, как агукал тот или иной персонаж, страдал ли он в младенчестве от запоров или, напротив, мучился поносами (хотя такого рода подробностей тоже навалом). Но вот — ровно ничего не значащий персонаж, учитель музыки, заходит к уезжающему нанимателю "попрощаться — с Иваном Демоновичем (кошмарное ударение на втором 'о')". Такого сорта детали, как это ударение, не значат ничего и ни для кого — кроме принадлежащих к дому. Стороннему человеку скорее кошмарными покажутся набоковские имена вроде Аква или Демон да фамилии Темносиний, Виноземский и Дурманов. Наверное, для англоязычного читателя эти третьесортные изыски — ОК. Русского они едва ли позабавят. Тем не менее роман, наполненный штучками, прибауточками, анаграммками — за каждую в отдельности автора растерзать не составило бы труда,— способен постоять за себя.
Собственно, "Ада" — это экстремальный Набоков. Сплошная самопародия, глумление, безвкусица, практически Сорокин... но повествовательное мастерство не пропьешь. Вся эта чушь про бабочек, кровосмешения, педофильские примочки, гастрономические подробности, планету Антитерра и государство Эстотия изложена так, что и не захочешь, а будешь читать и даваться диву и в который раз маньячить над страницей: как он всех обманул! "Невинно и безмятежно, друг подле дружки, каждый в своей природой определенной позе, они дополнили струйкой и потоком более размеренный ритм ночного дождя, а после, держась за руки, стояли в углу решетчатой галереи, ожидая, когда потухнут в доме огни".
От старчески-бескровного набоковского шедевра обратимся к прозе раскаленной: "Вагриус" продолжает литературный кутеж в ознаменование собственного восьмилетнего юбилея книгой Светланы Василенко "Дурочка" в серии "Женский почерк". Заглавный роман вышел пару лет назад в "Новом мире" и получил журнальную премию за лучшую прозу. Возник даже легкий критический мордобой. Помнится, критики патриотически настроенные особенно пеняли Василенко за такой вот пассаж: "Надьку укусила гадюка, гадина, как собака — гам — гадость серая, дрянь, выше коленки, я стал высасывать, Надька обоссалась, не ссы, говорю, прямо на голову, дура, я губами высасывал..." Тоже, в сущности, обыкновенный диурез — но почувствуйте разницу.
В романе Василенко рассказывается история слабоумного младенца женского пола, которого родители, посчитав ее рождение позором для себя, погрузили в люльке на плот и пустили по реке. Которая почему-то отнесла младенца назад во времени — в довоенные времена. История, совсем как в новых фильмах вроде "Sliding Doors" или "Lola Rennt", рассказывается трижды; дурочка проживает три варианта жизни. Они разные, но все — жестокие и изложены очень энергично. Иногда интонационный напор маскирует малоизвинительные литературные клише: "Будто обнявшись, схватились в смертельной схватке, отец и сын.
— Наших бьют! — закричали с обеих сторон.
И пошла потеха.
Начался кулачный бой".
Но дело не только в написанных впроброс, как сценарии пишут, кусках. Никогда не мог понять джентльменов, которые ходят в родильные отделения наблюдать за тем, как рожают их жены. Но любителей хватает — что-то, значит, есть притягательное в зрелище корч, крови и фекалий. Им, искателям катарсических ощущений, я думаю, "Дурочка" понравится, со всеми физиологическими надрывами и постплатоновской вычурностью фраз.
Впрочем, милое глазу чистое, спокойное письмо еще ничего не гарантирует. Наоборот, есть роковой литературный закон — аналог того, который гласит, что красивые женщины умными не бывают. Как видишь гладко написанный текст, так жди беды с интригой. А как рассказывает автор что-нибудь заковыристое — все косноязычно выходит. Стилистическая гладкость детектива Веры Белоусовой "Второй выстрел" пропадает втуне: шесть глав ухлопаны на смачно выписанную, но стереотипную экспозицию. Когда наконец появляется обещанный в первых строках труп — читатель уже устал от подробностей. В другой повести из той же книги, "По субботам я не стреляю", проходит восемь глав, прежде чем героиня "внезапно с ледяной ясностью поняла, что ей необходимо узнать, кто это сделал на самом деле". Вера Белоусова, как сообщает обложка, филолог, преподает в Афинах, штат Огайо. На оксюморонной географии пусть оттягиваются эпигоны Набокова, я же закончу цитатой: "Пока этот текст лежит здесь, у меня на столе, это все еще часть моей жизни... Что-то сугубо личное. Вот если б его напечатали... Тогда эти страсти стали бы не событиями моей жизни, а сюжетом". Увы, нет. Сюжетом могло бы стать вот что: образованная дама коротает афинские ночи, сочиняя роман. Но об этом у Белоусовой нет ни слова.
Владимир Набоков. Ада. Пер. Оксаны Кириченко. М.--Харьков: АСТ--Фолио, 1999.
Светлана Василенко. Дурочка. М.: Вагриус, 2000.
Вера Белоусова. Второй выстрел. М.: Вагриус, 2000.