Умер Вильям Похлебкин, первый человек, начавший писать еще при советской власти о еде как об искусстве.
Он был серьезным ученым, историком дипломатии, и в этом качестве мог бы ограничить свои изыскания доказательствами гениальности Брестского мира или вынужденности соглашения Молотова с Риббентропом. Но он был серьезным человеком и потому интересовался бесспорными и основополагающими вещами — а еду таковой признавала даже советская власть. Но подходила к ней с единственно верной, марксистской, материалистической позиции и потому считала наукой и политикой одновременно. С предисловием верного ленинца Микояна была выпущена "Книга о вкусной и здоровой пище" — и строителям передового общества было предложено впредь руководствоваться этим документом. В нем обитателям бараков, коммуналок и пятиэтажек предлагались способы приготовления котлет де-воляй и рекомендовалось, как сервировать стол с шампанским.
Похлебкин воспользовался оттепельными послаблениями шестидесятых и начал писать о еде совершенно не в социалистической традиции. Более того — даже не совсем в русской. Скорее его тексты отдавали Францией — страной, где о гастрономии беседуют до еды, во время и после с одинаковым энтузиазмом и поэтическим вдохновением. Похлебкин публиковал газетные заметки и большие книги о том, что едят люди в мире, и это читалось как бесконечный роман о настоящем приключении — путешествие невыездной страны по неведомым столам. Он писал не о советской, а о настоящей русской кухне — и уже в этом было некое инакомыслие. Потребители пачечных пельменей и котлет по одиннадцать копеек несколько минут — например, читая рассказ Похлебкина о марсельском буйабезе или сливочном крем-супе из лосося,— чувствовали себя нормальными людьми.
Вильям Васильевич Похлебкин оставил несколько исследований по истории российской дипломатии, "Кулинарный словарь", "Историю водки" и прекрасный совет знакомым: чтобы хлеб не черствел и не плесневел, его надо хранить исключительно завернутым в газету.