Заканчивающийся завтра фестиваль "Золотая маска" свел в Москве два петербургских спектакля. Один из них, "Отец" БДТ имени Товстоногова, питерской критикой расхвален на все лады, другой — "Буря" Театра имени Комиссаржевской — почти замолчали. Их противостояние очень показательно.
Две питерские постановки игрались фактически подряд. Фестивальная публика едва успела добежать от МХАТа, где днем давали представление "Отца", до Театра имени Маяковского, в котором показывали "Бурю". Теснота в расписании только обострила конфликт двух типов театрального мышления, воплощенных в двух спектаклях. Заодно столичная публика невольно оказалась арбитром пристрастий петербургской критики. Спектакль БДТ имени Товстоногова в питерской профсреде считается большим событием. "Буря" же попала в номинацию исключительно благодаря настойчивости московских экспертов. Вообще-то экспертный совет наделал немало ошибок, но в данном случае ему следует воздать должное.
Стриндберговский "Отец" — из тех спектаклей, которые вежливые критики прежде всего хвалят за "постановочную культуру". Если перевести с профессиональных эвфемизмов на обычный язык, то это означает, что декорации решены в приглушенных тонах и выполнены из качественных материалов, артисты не кричат, не размахивают руками и сосредоточены на своих ролях. В спектакле Григория Дитятковского эта якобы сосредоточенность доведена до крайней степени медлительности.
Режиссеру показалось, что если шведскую классическую пьесу играть очень подробно и негромко, в сумрачно-северном интерьере, на фоне большого матового окна-экрана, то все непременно вспомнят о фильмах Бергмана и сразу же примутся искать особую, трудную прелесть в томительно тягучем ритме действия. Великого кинорежиссера действительно вспоминаешь, но только для того, что почувствовать разницу. На "Отце" мне несколько раз было по-настоящему страшно. Не за стриндберговского героя, который уверился в том, что его дочь на самом деле не его дочь, в конце концов сошел с ума и умер. За него как раз не страшно: пьеса Стриндберга, если ее вот так, на полном серьезе, играть, звучит очень старомодно. (Правда, заглавного героя играет выдающийся Сергей Дрейден, но он подводит театр под статью о бесхозяйственности: брать сильного эксцентрика и заставлять его шептать, подробничать и плести психологические кружева как-то расточительно.)
Страшно было за репутацию театрального искусства. Казалось, что фестивальный показ кончится невиданным на национальном фестивале скандалом, потому что все уснут: артисты — на сцене, а зрители — в зале. Не знаю, чем, кроме необходимости выполнять служебный долг, подбадривают себя играющие в "Отце" актеры, но по лицам зрителей можно было заподозрить, что их антиснотворный аутотренинг заключался в методичном воздавании хвалы русскому психологическому театру, нашей гордости и достоянию, возвышающему нас в собственных глазах. В общем, свою повинность перед истиной, то есть до анемии несуетной культурой публика выполнила с честью.
Терпение было вознаграждено "Бурей" — раскованной, смешной, изобретательной постановкой болгарина Александра Морфова. Постановочные выдумки бегут впереди сюжета, действие пересыпано режиссерскими гэгами, некоторые грубоваты, но спектакль по-настоящему упруг и энергичен. Премии за такие зрелища в России давать не принято, но если незамороченная публика еще сохраняет верность театру, то именно благодаря таким талантливым демократическим зрелищам. Между прочим, морфовская "Буря" со всеми ее витальными дурачествами — спектакль вполне тонкий. Последнюю пьесу Шекспира принято ставить как притчу о всесилии фантазии и искусства. У Морфова она оказывается в конце концов признанием в бессилии фантазии перед человеческим одиночеством. Но именно это чувство и повышает в цене способность к фантазии. Во всяком случае, ценность такого театра для людей сегодня кажется гораздо большей, чем намерений тех, кто полагает, что люди существуют для театра. Вечер на "Золотой маске" это отчетливо обозначил.
Кстати, единственное, что объединяет "Бурю" с "Отцом" — имя художника Эмиль Капелюш, оформившего обе постановки. Его отличное, простое оформление шекспировского спектакля — два ряда свободно свисающих реек, превращающихся то в корабль, то в лес, то в саму бурю, то в пещеру волшебника, то в мистический остов мироздания — самый верный кандидат на "Маску" за сценографию. Есть же все-таки и объективные ценности.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ