На транспаранте, выброшенном над Мариинским театром, значится: "Валерий Гергиев, Андрей Кончаловский и Георгий Цыпин представляют оперу Прокофьева 'Война и мир'". В Мариинском театре впервые упоминается имя дизайнера. Это буквально — сдвиг в сознании. На вопросы корреспондента Ъ ПАВЛА Ъ-ГЕРШЕНЗОНА отвечает сценограф ГЕОРГИЙ ЦЫПИН.
— Как ты оказался в этой компании рядом с Гергиевым? Как вообще удалось протащить твой модернизм на консервативную сцену Мариинского театра?
— С Гергиевым я познакомился в Нью-Йорке. Он пригласил меня сделать "Катерину Измайлову". Вообще, почему Гергиев меня довольно регулярно приглашает, ответить сложно. Когда делается большая постановка, я отношусь к ней как к последнему спектаклю. Работа в театре — это не карьера. Меня интересует только эксперимент. В этом смысле я игнорирую контекст Мариинского театра. Я никогда не пытался в него вписаться.
— И все-таки это твой пятый спектакль здесь. Стало быть, ты Гергиеву нужен. Значит ли это, что он видит, скажем, так, как ты?
— Видение Гергиева не буквальное. Я работал во многих театрах. Есть директора с ясным пониманием стиля, когда они в состоянии решить, какая эстетическая программа подходит к их театру, а какая противопоказана. У Гергиева совершенно другое. Он миссионер. Он авантюрист. Он человек, который оживает только тогда, когда проходит по острию ножа. И в этом смысле мы с ним схожи. Я не хочу говорить о предстоящем спектакле — сейчас действительно страшный момент. Каждый раз это какой-то надрывный эксперимент. И в очень многих театрах меня по-настоящему ненавидят, потому что очевиден надрыв человеческий, материалы, из которых все сделано, работают на максимуме. Я не знаю, почему у меня так получается. Я хотел бы сделать иначе, чтобы все было легко и спокойно.
— Гергиев подталкивает тебя к риску?
— Я бы сказал, что он в этом виноват. Потому что, если бы он был настроен иначе, он ко мне бы не обращался. Это колоссальная творческая амбиция. Часто на грани безумия. Им движет не расчет, а что-то совершенно другое. Это чистый темперамент. Это идет изнутри. Ты удивился, когда увидел мое имя на афише? Да, я действительно "представляю" этот спектакль, потому что мне пришлось сыграть в нем колоссальную роль в смысле координации между разными странами, между разными людьми. Сколько людей мне пришлось привезти сюда из Америки! Девять месяцев колоссальных усилий.
— Насколько удачно к вашему уже устоявшемуся дуэту с Гергиевым присоединился Кончаловский?
— Сейчас об этом рано говорить. Кончаловский совершенно из другого мира, из мира кино. Человек совершенно другой школы. Первое, что он сказал, когда увидел мои работы: "Это враждебная среда". Я до сих пор гадаю, что он имел в виду. Но как ни странно, до сих пор сотрудничество было интересным.
— Это время было конфликтным?
— Мне кажется, я очень чувствую людей. Если бы режиссером был не Кончаловский, это была бы другая "Война и мир" с другим дизайном. Так что не думаю, чтобы Кончаловский получил уж совсем враждебную среду. Ведь мы провели с ним несколько месяцев. Я надеюсь, он получил то, что его удовлетворяет. Было напряжение, были столкновения, но не было конфликтов.
— С Мариинским театром работать тяжело?
— Очень тяжело. Каждый раз тебя пропускают через мясорубку. Такого практически нигде нет. Это очень тяжело в первую очередь потому, что здесь нет продюсеров.
— А Гергиев?
— Он продюсер в глобальном плане. Но должен быть человек, который становится мозгом конкретного проекта. Не мозгом отдельно по декорациям и отдельно по костюмам, а мозгом по всему. Это такой человек, который фокусирует музыкальную, режиссерскую и дизайнерскую концепции. И претворяет их в жизнь.
— Ты не боишься, что если такой человек появится, то он станет на тебя давить?
— Я этого не боюсь. Я не боюсь сильных людей, я боюсь слабых. Мне нужен человек, который может сказать: "Это хорошо, это никуда не годится, а это вот нужно поправить, чтобы это стало возможным в этом театре". Я художник, меня очень часто заносит, мне нужен человек, который поставит меня под холодный душ, но и сможет реализовать то, что я спроектировал. А когда его нет — кошмар, левая рука не знает, что делает правая. В результате безумное напряжение.
— Если так, почему ты соглашаешься здесь работать?
— На Западе я отказываюсь от русских опер — я боюсь "клюквы". Здесь же все аутентично. Мне было интересно попробовать сделать "Войну и мир", я давно не работал с русским материалом. Мне было интересно найти свежее прочтение русского материала с русскими режиссером, дирижером, актерами. Это увлекало, и в то же время я боялся, что осуществить это будет невероятно сложно. Может быть, невозможно. Я согласился потому, что меня многое вдохновляет — Гергиев, идея, люди.