В Большом зале консерватории прошел концерт Российского национального оркестра во главе с Владимиром Спиваковым.
Давали большое и трудное — Второй концерт Прокофьева для фортепиано с оркестром и Пятую симфонию Шостаковича. Оба сочинения напоминают о людоедских обстоятельствах советских времен. Партитура прокофьевского концерта скорее всего была сожжена в революционном Петербурге (Прокофьев восстановил ее по памяти чуть ли не через десять лет после написания — в 1923 году), а Пятая Шостаковича (1937), была написана в том же городе как "ответ на справедливую критику" композитора, обвиненного в "сумбуре вместо музыки".
Отделяющая два этих сочинения дистанция — она же дистанция между юношеской витальностью Прокофьева и анахоретской мудростью Шостаковича, наглядно иллюстрирует страшную пропасть, в которую летела, набирая очки, русская музыка ХХ века. От модернизма к якобы соцреализму, от стихийной радости футуристов к одинокой трагедии композитора-заложника. Такие крайности любого дирижера обязывают к роли историка, психолога, философа, лишь на четверть позволяя ему оставаться артистом. По-прежнему убежденный в том, что "музыка светит всем", Спиваков всем этим пренебрег. И выиграл.
В Концерте Прокофьева оркестр зазвучал нарядными красками, маскирующими некоторое однообразие натужно мрачноватого фортепиано. Французский пианист Михаил Рудь отчаянно перегибал с "рахманиновской" колокольностью, но ловкие оркестровые creschendo накрывали его стальные бицепсы могучей скифской архаикой. В медленном развороте от забавного Интермеццо к ершистому прокофьевскому финалу удивила дисциплина и изощренность обычно расслабленного РНО.
Казалось, что так же красиво сыграть Пятую симфонию Шостаковича будет невозможно. В потоке зашифрованных в ней сигналов индивидуального бедствия и агрессивного коллективизма, слишком много искусственного и уродливого. Но Владимир Спиваков нашел совершенно новый фарватер, по которому двинулся не в сторону советской истории, а в прямо противоположную ей — к позднему романтизму. К томительной неге темы любви из "Ромео и Джульетты". К ослепительному фатализму Шестой симфонии Чайковского. К шуршащим струнным Малера. Играя шиворот-навыворот, Спиваков разгримировывал механистические эпизоды в наивные уличные марши, а медленное тиканье третьей части насытил тихим кабинетным спокойствием. Получилось упоительно красиво, классично и мирно.
Контролируя контрасты, проявляя завидную сдержанность в темпах и в динамике, вместе с РНО Спиваков опробовал метод старый, как мир: играть строго по нотам, грамотно и несуетно повинуясь указке дирижера. Результат можно упрекнуть в простодушии: все таки, фраза "красив, как Бог" — не о Шостаковиче. Но гораздо сильнее в таком результате непредвзятость довольно убедительного художественного хода, а также искомая добротность исполнения.
Единственное, что помешало в этом концерте — вальс Хачатуряна к драме "Маскарад" на бис. Тривиальный номер предварила фраза: "памяти друга, Анатолия Ивановича Собчака". Конечно, это было сыграно для сидевшей в зале Нарусовой, но будет жаль, если красота спиваковского союза с РНО окажется скоротечной.
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ