Дешевая куртка перед лицом дорогой
У нас не особый путь — у нас просто бедная страна

ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ, обозреватель
       Фотография в иностранном журнале: человек в дешевой нейлоновой куртке с нарукавными полосочками, болезненно неуместными в костюме неспортивного мужчины, остановился на тротуаре, метрах в двух от магазинной витрины. Руки в карманах, лица не видно: он слегка повернулся к этой витрине, хотя и не решается подойти,— боится выказать слишком большой интерес, боится желать. Он еще не умеет желать правильно — так, чтобы было приятно, а не больно; это западное умение, а человек — не с Запада.
       Там, на витрине, стоит плакат с нарисованным мужчиной, точно так же засунувшим руки в карманы,— но только жестом праздного богача, а не человека, у которого замерзли руки. Этот, нарисованный, человек в кожаной, а не в нейлоновой куртке: здесь продают одежду из кожи. В соседнем окне вывешена замшевая мини-юбка на кнопках, но она не привлекает внимания героя. Он мечтает не о женщине, а о себе — в другой куртке, в другой жизни. Товарный фетиш влечет к себе сильнее сексуального: таково послание этой фотографии. Дело происходит в Румынии лет десять назад.
       Фотография не слишком эффектная: фотограф не искал какого-то специального момента и не выжидал, пока жизнь вдруг случайно обнаружит риторику в самой обычной повседневности. Единственный момент, в котором действительность здесь стилизует сама себя,— это те самые руки, одинаково засунутые в карманы у мужчины нарисованного и мужчины реального. Нарисованный мужчина позировал, реальный — нет. Видимо, фотограф счел это излишним: начало девяностых, Румыния, человек у витрины,— это говорит само за себя. Человек с Востока смотрит на недоступный ему консумеристский рай: вот что здесь снято. Самого факта взгляда достаточно, срежиссированная в нем жадность была бы уже лишней: если человек с Востока смотрит, в его глазах всегда желание, поскольку смотреть он может — так считает фотограф — только на то, что ему недоступно. Себя он не видит. Просто не умеет.
       Человек с Востока смотрит всегда поверх стены. Человеку с Запада или человеку, исполняющему снимок для Запада, интересно (ради этого и делался этот непритязательный снимок), что человек с Востока в принципе умеет смотреть, а не только быть увиденным. Оказывается, он может быть субъектом, а не только объектом; оказывается, в нем пробуждается личность; оказывается, и он человек.
       Сегодня мы знаем, что все это неправда. Человек с Востока смотрел на Запад всегда и видел порой острее, чем люди Запада. Его полноценность в качестве субъекта не зависела от того, брошен ли на него чей-то взгляд или он всем безразличен. Не зависит она от этого и сейчас. Но главное — на этой фотографии человек смотрит вовсе не на Запад. Перед ним — и этого, наверное, не понял фотограф — не магазин импортных ценностей, таких (тогда) чуждых и невыносимо желанных, но ценность его собственная: маленькое, почти кустарное ателье, знающее свой шесток и не дерзающее зазывать людей побогаче. Одежду здесь не продают, а шьют и, видимо, так же криво, как рисуют рекламные плакаты с красавцами. Это ателье предлагает герою отнюдь не массовый тираж, не техническое совершенство и не анонимность, дорогие жителю мегаполиса; оно предлагает деревенский, почти домашний, дешевый индпошив, дружественную теплоту и наивность вещи. Герой фотографии желает новую куртку, но и она не пребывает в себе спокойно и высокомерно, а томится от пронзивших ее завистей и желаний: быть как настоящая импортная, например. Потому-то герой и чувствует своей именно ее. И потому своим, а не чужим почувствует его огромное братство мужчин в таких же дешевых куртках. Зависти и конкуренции между ними не будет. Это для него важно. За это он готов заплатить.
       На сегодняшний взгляд, взгляд из России двухтысячного года, между смотрящим и предметом его желания нет никакой разницы, они принадлежат одному контексту, одной жизни, которая, как нам хочется думать, окончена. В России люди именно в таких нейлоновых куртках десять лет назад подхватили огромные сине-красные клетчатые сумки и отправились покупать и перепродавать. Некоторые из них разбогатели, у некоторых нет денег даже на мыло (перебить мучительный запах дороги), но кожаные куртки — этот символ благополучия — купили и они. В 70-е годы один мой приятель выработал четкое правило различения советского человека и иностранца: иностранец чист телом, но в грязной одежде, советский же человек в чистой одежде, но телом грязен. Куртка значила слишком многое.
       И все же главное: хотя фотография сделана о Востоке, но на мой сегодняшний взгляд в снимке нет ничего специфически восточноевропейского. В нем есть бедность, которую можно увидеть и в Стамбуле, и в Берлине, и в Нью-Йорке. Мы, те, кого снимал фотограф десять лет назад,— не восточные европейцы, не православные, не бывшие коммунистические режимы, не особые, не другие, кто бы нам это ни внушал,— мы сами или те, кто поверил нашим вековым притязаниям на это. Во всяком случае, мы другие не в большей степени, чем все остальные. Мы — бедные европейцы и делим эту долю со множеством других стран, в основном из Средней Европы. И значит, наша идентичность не религиозная, не культурная, не мифологическая: в ней нет ничего мистического и она носит реальный экономический характер. В той степени, конечно, в которой реальность можно в принципе отделить от мифов,— изучение фотографий является для этого неплохим упражнением.
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...