В Большом зале консерватории состоялся концерт пианистки Элисо Вирсаладзе, исполнившей марафонскую программу из произведений Шопена.
В афише любого фортепианного "сольника" Шопен есть всегда. Примерно в таком раскладе: Бах (2 шт.), Шуман (1 шт.), Лист (1 шт.), после антракта — три "шопена" и пара "равелей". Такие программы физиологически удобны пианистам: рукам есть на чем устать, а затем — где отдохнуть. Устают на Шопене. Поэтому пианистка Элисо Вирсаладзе с ее сплошным Шопеном смотрится олимпийцем, отважившимся на сверхсложный рывок после долгой болезни (руки). Болеть за нее пришел полный зал.
Приятно удивило, что выше нотного текста Вирсаладзе поставила свою собственную ностальгию по шопеновской музыке. Идеальную красивость ее изысканного романтизма усиливала абсолютная гармония внешности пианистки с хрупкими образами шопеновской лирики. Виртуозное, громкое, сильное ушло на второй план.
Семь номеров первого отделения чередовали спокойное с хрупким, невесомое с легким, мягкое с шелковым. Запаутиненный Полонез (оп. 22), эфемерная пара ноктюрнов (оп. 27) и якобы импровизационно наигрываемые Вальсы (оп. 69, #1 и оп. 70, #2) поворачивались всевозможными гранями, словно дорогие музейные миниатюры.
В слушателях этот деликатный салон XIX века возбудил метафорическое красноречие. "Эф-мольная Фантазия — как-будто закат, а ноктюрны — словно рассвет",— шептали нашпигованные сравнениями интеллектуалы. Молодежь в это время перезаряжала магнитофоны для записи второго отделения с Баркаролой и Третьей сонатой.
Крупная форма, однако, не сложилась. И то и другое звучало как конструкция из невнятных миниатюр с уже знакомым лексиконом. Шелестящий пассаж, негромкий бас, тонкое арпеджио, звонкая трель — далее по кругу. Мысль, что меланхолический спутник Жорж Санд зря тешил себя амбициями сонатного автора, показалась особенно актуальной после того, как на бисы опять — одно лучше другого — зазвучали вальсы и мазурки. Но к этому моменту Шопена стало уже слишком много.
Персональные достоинства игры Элисо Вирсаладзе тут ни при чем. Шопен — культовый салонный автор прошлого века — в больших количествах порядком надоедает. Число его сахарных мелодий на душу населения не сравнить ни с Чайковским, ни с Бахом. Этюды, ноктюрны и вальсы Шопена давно уже стали учебником фортепианной игры, но все еще рвутся на эстраду, где их играют по принципу: сладко — еще слаще, виртуозно — еще виртуознее, много — еще больше. От "шопеновского послания", в котором, по совести говоря, кроме беглости пальцев и красивой грусти почти ничего не содержится, хочется отдохнуть. Лет пятьдесят.
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ